Перед разгромом

Северин Н.

— Пани Розальская — такая красавица и так прекрасно воспитана, что ее было бы лестно иметь супругой и без приданого, — любезно вставил князь.

— О, вряд ли этот господин обратил бы на нее внимание, если бы не знал, что, кроме прекрасного и доходного имения, крупного капитала и драгоценностей на несколько десятков тысяч, Юльяния не забыта и в моем завещании.

— А какие у вас есть еще данные подозревать Аратова в преступлении?

— Пока никаких, кроме моего внутреннего убеждения, что этот человек на все способен, да всеобщей молвы о загадочности так кстати случившейся смерти. Но согласитесь, князь, для нас и этого достаточно, чтобы страшиться за судьбу нашей воспитанницы.

Мы взяли ее на свое попечение двухлетним ребенком, ее мать поручила мне ее на смертном одре! Я поклялась заботиться о ней, как о родной дочери, и до сих пор свято исполняла свое обещание…

— Я понимаю вас, графиня, и все силы употреблю, чтобы оправдать ваше доверие. Ваша приемная дочь будет ограждена от посягательств недостойного претендента, но вы должны мне помочь в этом. Без вашего содействия все мои старания могут оказаться тщетными, — заявил князь.

— Но, мне кажется, мы никогда не отказывались во всем содействовать вам, а в этом так близко касающемся нас деле и причин нет сомневаться в нашей готовности во всем следовать вашим указаниям, — ответила Потоцкая, смущаясь под его пристальным и строгим взглядом. — Как поляки, мы можем не сходиться с вами в политических взглядах, но, как честные люди, мы, кроме симпатии к вам, ничего питать не можем.

— Мне это чрезвычайно приятно слышать, графиня, — промолвил Репнин, замечательно отчеканивая слова. — Особенно отрадно действуют на меня, как на русского посла, ваши уверения в преданности и нелицеприятной дружбе сегодня, после целого дня, проведенного в выслушивании и в чтении крайне неприятных доносов на людей, которых я считал моими искреннейшими друзьями.

— Вы говорите о нас, князь? — вырвалось у графини. Но он уклонился от прямого ответа на этот вопрос.

— У меня, графиня, в этом враждебном нам крае столько врагов, что знать их всех нет никакой возможности, и, признаюсь откровенно, я ехал сегодня к вам с тяжелым чувством за откровенным объяснением и за советом. Но своей просьбой принять участие в вашем семейном затруднении вы рассеяли все мои опасения, и я постараюсь доказать вам, что вы не ошиблись, относясь ко мне, как к другу. Наше сегодняшнее свидание связывает нас крепче прежнего, и я глубоко благодарен случаю с пани Розальской, которому обязан убеждением, что люди, старающиеся поссорить меня с киевским воеводой и его «фамилией», — низкие клеветники. Войдите в мое положение, графиня: ведь я не только вполне верил дружбе графа Салезия, но и ручался моей государыне в вашей преданности России. Я уверил ее, что вы принадлежите к числу тех разумных патриотов, которые понимают, что Россия — не Пруссия и не Австрия, что, кроме блага, вам нечего ждать от нас, что нам даже и расчета нет восстанавливать против себя подвластное нам родственное племя преследованиями, лишать его самостоятельности и равных с прочими обитателями страны прав. И государыня поверила мне, я оставил ее в наилучших мыслях относительно вас. Можете представить себе после этого, как я опечалился, когда мне сообщили, что киевского воеводу с супругой ждут в четверг на съезде заговорщиков у краковского кастеляна. Я давно знаю об этом заговоре и о стараниях завлечь в него испытанного друга России, Салезия Потоцкого, но мне тяжело было даже и останавливаться на мысли, чтобы человек, всегда выражавший мне дружбу и доверие, мог оказаться низким изменником! И как я рад, что не ошибся, что я по-прежнему могу считать Салезия Потоцкого и его достойную супруг моими лучшими друзьями!

Последние слова Репнин произнес с ласковой фамильярностью, взяв руку графини и поднося ее к своим губам.

Заметил ли он, как холодна была эта рука и какой испуг выражался в растерянном взгляде Потоцкой? Во всяком случае он

сумел и это скрыть в душе так же искусно, как и прочие свои чувства и впечатления при этом свидании, но, заставив графиню понять, что ее тайна вполне известна ему, он вместе с тем открыл ей и путь к выходу из опасной интриги, в которую она была готова ринуться, очертя голову, под давлением людей, давно уже ожидавших удобного случая скомпрометировать перед Россией таких популярных и влиятельных магнатов, как Салезий Потоцкий и его супруга.

Чтобы поцеловать руку пани Анны, князь поднялся с места и больше не садился.

— Теперь мне уж не так совестно, что я нарушил ваш покой, графиня, — продолжал он с веселой улыбкой. — Зная причину вашего нездоровья, я счастлив, что мне, может быть, удалось сыграть роль доктора и уничтожить причину вашей болезни. Беспокоиться больше не о чем — за расстройство матримониальных планов Аратова я берусь. Надо надеяться, что мне удастся и вашу красавицу просветить относительно него. Надеюсь убедить ее, что этот господин — для нее не жених и что она должна забыть его. Может быть, ее сердце и пострадает при этом, но мы здесь к терпению привыкли так же, как и к постоянству в чувствах и в целях; без этого ничего не достигнешь, а тем менее душевного спокойствия!

С этими словами, еще раз поцеловав руку графини, Репнин вышел, оставив ее в сильном смятении.

Надежную опору послала ей судьба в лице князя против Аратова, но как дорого придется заплатить за эту помощь! В уме мутилось, и душу заливало желчью при мысли о том, что их ждет, если, паче чаяния, партия Чарторыских восторжествует.

О, если бы только знать, что именно так и будет! Тогда она пожертвовала бы и любовью к Юльянии, и ненавистью к Аратову, чтобы примкнуть к этой партии. Но — увы! — будущее со всеми его неожиданностями и случайностями сокрыто от всех смертных, сокрыто и от князя Репнина.

Душевное спокойствие! Какая ирония в этих словах, которыми русский посол заключил свою речь, имевшую целью доказать ей тщетность всех заговоров, интриг, обмана и лицемерия, которыми враги России обставляют свою борьбу с нею! Так тщательно охраняемая тайна известна ему до мельчайших подробностей: день, час, место сборища заговорщиков, все это он знает. Без сомнения, знает он также и имена их всех. Но кто же выдал их? Во всяком случае рассчитывать на успех при этих условиях было бы безумием, и, когда она все это скажет Салезию, он будет в восторге, что вследствие ее нерешительности они до сих пор еще не связали себя никакими обещаниями.

XXV

Эти размышления были прерваны легким стуком в дверь.

— Аббат Джорджио просит позволения видеть ясновельможную, — доложила вошедшая Младоновичева.

— Зови его сюда.

Не успели эти слова сорваться с губ графини, как аббатик уже подошел к ее руке.

— Ты кстати явился; мне нужен в настоящую минуту человек, на которого я могла бы положиться, — сказала Потоцкая, указывая на кресло, с которого несколько минут тому назад поднялся князь. — Садись и выслушай меня внимательно. Впрочем, расскажи мне прежде о результате моего поручения. Видел настоятельницу? И почему ты так скоро вернулся?

— В монастыре никогда не задерживают посланцев графини Анны Потоцкой, и для них всегда готов любезный прием всевелебной пшеорши, — ответил аббатик, садясь на указанное место. — Ксени пшеорша свидетельствует ясновельможной свое нижайшее почтение и умоляет не сомневаться в ее преданности. Она плакала, вспоминая благодеяния, которыми осыпали обитель спокон века графы Потоцкие. Меня она ради преданности к ясновельможной пани-воеводице приняла не по заслугам милостиво, расспрашивала о здоровье всей «фамилии».