Перед стеной времени
Шрифт:
Когда план государства выходит за пределы плана творения, перескакивая через границы исторического поля и усвоенные там правила (именно это мы и переживаем сейчас), он попадает в лимб гармонии, где подвергается корректировке, а также платит входную пошлину.
Если человеческий замысел ограничен, то вселенский – безграничен: он существовал и существует всегда и везде, а значит, тоже, в свою очередь, работает внутри наших схем и нашей науки, то есть представляет собой ту часть любого плана, которая неподвластна планированию. Мы делаем и обнаруживаем то, смысл чего от нас сокрыт. В старину это называлось проще: «Человек предполагает, а бог располагает». Не нужно углубляться в теологию, чтобы установить: в каждом плане кроется регулирующее начало – часть того вселенского разума, который порой предпочитает самые неожиданные, даже абсурдные исходы, каких не способна
Та же сила проявляет себя и в тех явлениях, которые мы понимаем как крушение или же как метаморфозу плана. Они наблюдались всегда, но особенно характерны для нашей эпохи. Необходимо различать цель и замысел. Цель может находиться на каком угодно расстоянии и даже совсем в стороне от того, что замыслил планирующий дух.
Мы тоже вышли из стихии, приобретя одни органы взамен других. Одеяние мира меняется. Отсюда восходящая к Антею боязнь того, что старая гармония разрушится, а новая не создастся. Опасности растут. Но возрастает и защищенность. Она может основываться лишь на том потенциале, который невидимо присутствует в человеческом плане как часть плана вселенского.
Антейское беспокойство (antaiische Unruhe), геологическое недоверие, определенно не испытывает недостатка в подкрепляющих его измеримых данных. Так же как и субъективное недовольство, объективные симптомы давно проявились и внезапно сжались. Судя по всему, развитие процесса достигло критического этапа.
Это было бы отчетливо видно, если бы существовали космические станции и методики ускорения времени, позволяющие проследить сто лет как один день. Тогда ученые, вероятно, установили бы, что земной шар изменил окраску. Исчезли охотничьи и пастбищные угодья, располагавшиеся на месте Сахары, потом засуха стала угрожать и Северной Африке, в начале исторического времени утопавшей в зелени фруктовых садов. Высокие леса средиземноморского побережья сменились зарослями небольших деревьев и кустарников. Мощный Герцинскиий лес [85] , куда проникали Друз и Тиберий, растаял, превратившись в несколько рощиц. Территории, занимаемые дикой природой, неуклонно сокращаются, но местами и временами она вновь переходит в наступление, что описывают, нередко с ликованием, пророки и поэты. Человек питается ею, так же как все измеренное живет за счет немереного, причем мы раскапываем лишь ее верхний слой.
85
Древний густой лес, тянувшийся от северо-востока Франции до Карпат и включавший большую часть Южной Германии. Сохранились его реликтовые участки: Шварцвальд, Тюрингский лес, Богемский лес и др.
Того, что подвергается измерению (это слово тоже многозначно [86] ), становится все больше. Значит, измерительные навыки, геометрические способности человека должны расти. Порожденные ими конструкции возникают в серебряном веке как отдельные точки, затем охватывают обитаемую сушу, а теперь занимают всю планету, включая моря, пустыни и ледники.
Если мы хотим узнать, каковы общие признаки этих конструкций, нам прежде всего придется вспомнить о такой геометрической фигуре, как угол. Он имеет прямое отношение к измерительному искусству. Способность разделить круг произвольно, а не строго предписанным образом, как делают цветы и пчелы, представляет собой решительный шаг к обособленности человека, первое свидетельство его свободы. Там, где у гробниц и жилищ появляются углы, возникает нечто новое для мира. Вскоре начинается проведение соединительных путей, водных и сухопутных.
86
Vermessen – измерять, обмерять, межевать; sichvermessen – ошибаться при измерении; отваживаться, иметь смелость.
Второй основополагающий элемент – выстраивание рядов, будь то простое умножение количества построек или же сегментирование внутри постройки. В любом случае в таких домах живут существа, которым изначально не было дано понятие о мере и числе, – им пришлось его завоевывать. Поэтому
Среди всех углов прямой занимает особое положение, что видно уже из его названия [87] . В природе он едва ли встречается, зато в человеческих поселениях преобладает. С геометрической точки зрения наши жилые и рабочие помещения с их стенами и окнами, наша мебель, наши картины и книги – сплошное нагромождение прямых углов. То же можно сказать о планах городов и зафиксированном в кадастре делении сельскохозяйственных территорий. При полете на средней высоте видно, что земля расчерчена на квадраты.
87
Прямой угол в немецком языке обозначается прилагательным recht – «правый» (в противоположность левому); «правильный, истинный».
Старый город, при строительстве которого еще учитывались другие меры, напоминал гнездо. Такие гнезда обречены на исчезновение – под натиском ли рационального строительства или же откровенного насилия. Фаустовский план смел со своего пути хижину Филемона и Бавкиды вместе с липами, которые росли перед ней.
Этот процесс многократно описан. На него жаловались, его признавали неизбежным. Сегодня мы знаем, как знал уже Гёте, что человечество не последовало совету Филемона «звонить в колокола, молиться, преклонив колени, и уповать на древнего Бога» [88] .
88
И. В. Гёте. Фауст. Часть II. Акт 5. Сад.
То недовольство, которое Фауст испытывает при виде хижины, имеет кроме рациональной еще и специфическую причину. Старый жизненный уклад раздражает его. Мефистофель, взявшись ему помочь, уничтожает скромное жилище. На месте лип Фауст планирует построить башню, «чтобы смотреть в бесконечное» [89] .
Различным культурным стилям свойственно более или менее выраженное стремление к нарушению прямоугольности и рядоположности, а значит, и симметрии. Эта тенденция достигает кульминации в период господства стиля модерн, когда в архитектурные формы вплетаются органические.
89
Там же. Глубокая ночь.
Если же (а такое вполне можно предположить) в промышленном строительстве возобладает радиальный принцип, это будет указывать на другую тенденцию. Несомненно, следует ожидать роста количества и значимости подземных сооружений.
Антейское беспокойство связано не столько с тем, что история теряет резервы, сколько с изменениями, ставящими под угрозу сам фаустовский план.
Возникшее чувство неуверенности имеет два корня. Во-первых, дело в тех геологических трансформациях, которые план спровоцировал и продолжает провоцировать, а во-вторых – в измеримых процессах, не зависящих от человеческой деятельности.
Те и другие связаны друг с другом теснее, чем кажется на первый взгляд. Они свидетельствуют об одном и том же беспокойном состоянии, достигшем критического уровня. Римляне ни в коем случае не могли бы прийти к выводу, что земная кора способна двигаться, подобно коже. Они бы с ужасом отвергли эту мысль, ведь даже вулканы внушали им глубочайший страх. (После извержения Везувия Марциал заметил, что такое следовало бы запретить даже богам.) Подобная теория могла родиться лишь в том уме, для которого все, имеющее отношение к собственности, границам и определенности, стало в корне сомнительным.
Необходимо хотя бы вскользь коснуться промежуточного вопроса: возможно ли включить изменения, произведенные человеческим планом, в геологическую картину? Возьмем, к примеру, осушение почв или создание новых морей посредством человеческого труда, инженерного искусства. Будут ли эти процессы подчиняться тем же закономерностям, что и аналогичные природные? Или же мы должны отнести одни к истории, другие к естественной истории, одни к царству свободы, другие к царству стихийной необходимости?