Перед тобой земля
Шрифт:
Я спросил: "Ну, а какой масштаб вы предпочитаете, например, для Шенье?" - "Шенье прекрасный поэт... больше Баратынского... гораздо!.." И когда АА высказалась о Шенье, я спросил о том, кого она ставит выше - Блока или Баратынского. АА ответила, что "напевная сила" у Блока больше, чем у Баратынского... "А вообще, ведь вы знаете - Блок самый высокий поэт времени..." Я спросил: "На какое же место вы ставите Блока?" АА подумала и медленно проговорила: "За Тютчевым... а Николай Степанович - около Дельвига..."
9.07.1926
Об Эйхенбауме. АА "Лермонтова" считает лучшей его книжкой. "Он может мне
Шли по Фонтанке. Говорила, что Пастернак по 3 - 4 года не пишет стихов, Мандельштам тоже, Асеев и т. д. и т. д.
– тоже.
Есть какие-то "пределы". Если их перейти - то некоторые люди, наиболее чуткие, начинают задыхаться. И тогда им кажется страшным, что вообще можно писать стихи, кажется, что писать стихи немыслимо, и они не пишут, молчат по 3, по 5 лет... И когда потом неожиданно для них самих к ним приходит волнующая минута вдохновенья и они пишут стихи - они делают это с таким чувством, как будто в их поступке есть какая-то "греховность".
А разговор начался с того, что я сказал о том, что Н. Тихонов перестал писать стихи - вчера говорил мне - и хочет теперь писать прозу.
15.12.1927
Получила письмо от Е. Данько из Царского Села. Пишет, что Голлербах хочет стать эккерманом2 Сологуба...
...Из всех встреч с Сологубом вынесла впечатление, что Сологуб ненавидел Пушкина и Л. Толстого. Да и вообще почти ни о ком хорошо не отзывался. Никакой системы в его мнениях нельзя было заметить. Блока называл немцем... Анненский остался вовсе не замеченным Сологубом. Помнит только один настоящий разговор - о Лермонтове, из которого можно было заключить, что Сологуб любил Лермонтова. По-видимому, любил и Достоевского.
20.03.1928
Я спросил, читала ли она книжку Вагинова. Ответила, что не читала, и спросила мое мнение о ней. Я сказал, что, по моему мнению, стихи несамостоятельны, есть чужие влияния --Мандельштама, В. Иванова, Ходасевича, - но культурны и мне нравятся. Сказала: "Теперь луду читать, когда вы сказали..."
23.03.1928
Когда я пришел в Мр. Дв., Шилейко сказал мне: "Попадет вам от АА за легкомысленное суждение о Вагинове!" Перед моим приходом в Мр. Дв., сегодня, АА читала книжку Вагинова вслух - Шилейко слушал и очень зло, в прах раскритиковал ее, и АА к его мнению вполне присоединилась, потому что он приводил справедливые и совершенно неоспоримые доводы...
АА рассказала мне, что говорила (вчера? сегодня утром?) с Мандельштамом по телефону, и между прочим о книжке Вагинова (просила его мнения, потому что сама она еще не прочла книжку). "Оська задыхается!" Сравнил стихи Вагинова с итальянской оперой, назвал Вагинова гипнотизером. Восхищался безмерно. Заявил, что напишет статью о Вагинове, в которой будут фигурировать и гипнотические способности Вагинова, и итальянская опера, и еще тысяча других хороших вещей. АА объясняет мне, что Оська всегда очаровывался - когда-то он так же очаровывался Липскеровым, потом были еще ..два каких-то "гениальных поэта", и что она нисколько не удивлена мнением Мандельштама о стихах Вагинова. Тем более понятно восхищение Мандельштама, что Вагинов - его ученик.
И АА сказала, что написанная Мандельштамом статья о Вагинове будет, вероятно, одной из его блестящих, но ни к чему не обязывающих "curieux"1.
Кое-что об Acumian'е"
Ахматова, видя страсть Павла Николаевича к собирательству литературных документов, понимала, что в его руках документы будут тщательно
Живет в старинной круглой коробке из-под пудры рашель "Коти" автоскульптура Ахматовой, выполненная специально в подарок Павлу Николаевичу в 1927 году. А еще - подаренный автопортрет, выполненный ею углем, он рядом с портретом, сделанным Бушеном в 1914 году, и здесь же засушенные в рамке под стеклом цветы 1966-го, из тех, что принесли, провожая ее в последний путь...
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
30.03.1926
Вчера я отпечатал для АА фотографии - две снятые мною в Мр. Дв. (в 2 экз. каждый) и "сфинкса" (в 1 экз.). Отдал их ей. "Сфинкса" она передала для Пастернака, надписав ее предварительно. Надписывая, АА несколько раз стирала резинкой что-то, писала снова. О том, что хуже муки, чем процесс писания, для АА нет, я знаю давно, но каждый раз, когда она что-нибудь пишет, я с любопытством слежу за той мучительностью, с какой она это делает.
27.03.1925
АА разбирала книги Блока с его надписью "А. А. Гумилевой" (1913 г.). Потом - "Сестра моя жизнь" Пастернака. Дарственная надпись АА заняла две страницы сверху донизу. Усмехнулась: "Вот как люди надписывают!"
АА разбирала свой архив в комнате. Кое-какие бумаги показывала мне... Попался автограф Блока - четверостишие... АА сказала, что сама не знает, откуда оно у нее (оно не от Блока). "Может быть, от Артура Лурье?
– он собирал автографы..."
Показывала старинное издание Сафо - подарок Б. В. Анрепа, с его надписью; показав мне надпись, сказала: "Вот из-за чего я берегу эту книжку..."
Показала фотографии А. Лурье1, Недоброво2...
Я прошу АА подарить мне автограф. Говорит, что у нее нет почти рукописей. Я говорю, что пусть она мне подарит то, что я вытащу наугад из пачки бумаг ее архива. Соглашается. Вытаскиваю наугад стихотворение АА "В городе райского ключаря...".
В городе райского ключаря,
В городе мертвого царя
Майские зори красны и желты,
Церкви белы, высоки мосты.
И в темном саду между старых лип
Мачт корабельных слышится скрип.
А за окошком моим река
Никто не знает, как глубока.
Я вольно выбрала дивный град,
Жаркое сердце зимних отрад,
И все мне казалось, что в раю
Я песню последнюю пою.
("Жаркое сердце" - первоначально было: "Тайное сердце". В предпоследней строке слово "все" вставлено потом.)