Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947
Шрифт:
«Вообще, интересуется Бог еще жизнью на этой земле, или он уже совсем отступился от нее?»
«Заботится ли Бог также и о пленных?»
— Иногда мне кажется, что заботится, но в другой раз я думаю иначе. Вопрос в том, насколько сильно он заботится, — говорю я. — Если мне придется умереть раньше срока, отпущенного Богом, то тогда это будет для Бога тяжелой потерей. Однако, пока человек жив, он, прежде всего, занят работой!
Возможно, что Бог — это только религия. Ведь что означает это латинское слово «религия» в переводе? Связь!
Бог — это связь,
Если рассматривать эту проблему с такой точки зрения, то и марксисты со всей своей диалектикой могут верить в Бога. Разве не утверждает диалектика по Энгельсу: «Все вещи связаны друг с другом!»
Не существует ничего отдельного. А связь — это Бог.
— Такое восприятие Бога кажется мне немного расплывчатым, — возражает Мартин. — Тогда можно назвать Богом наличие и действие некой силы вне мира.
— Это действительно спорный вопрос теологии, существует ли Бог в нашем мире, за его пределами или и там и там. Но гораздо важнее, верит ли человек в религию, в то, что все в нашем мире взаимосвязано, в то, что все наши хорошие и плохие поступки, так или иначе, имеют свои последствия.
Поэтому верно утверждение, что все беды проистекают оттого, что в сознании людей слишком мало религии.
В сущности, взаимосвязь существует в мире сама по себе. Но пока мы научились только все разделять. Мы не научились еще соединять. Мы расщепляем атом и превратили в развалины полмира. Теперь нам надо научиться строить атомы и новый мир. Но это способны сделать только те люди, которые видят эту взаимосвязь или, по крайней мере, верят в нее.
— Раньше мы слишком сильно погрязли в ереси и фривольности. Но мы всего лишь крайне левое крыло мировоззренческой общности, в центре которой стоит Бог.
— Несмотря ни на что, в ближайшие сто лет им надо со всех церковных кафедр говорить только о взаимосвязи в мире, а не о непреодолимой пропасти между миром и Богом.
На этом мы решили закончить нашу дискуссию, которую вели глубокой ночью, прогуливаясь взад и вперед между колючей проволокой и корпусами, полными клопов.
Потом мы легли спать.
Я тоже расположился на песке между двумя «барханами», которые насыпались с крыш соседних корпусов. Я закутал голову, оставив свободными только нос и глаза. А поскольку я снял очки, то этой ночью звезды мерцали на небосклоне особенно красиво.
К утру стало холодно. От ночной росы мы, как всегда, промокли. Каждое утро мне требовалось некоторое время, чтобы мои руки и ноги обрели прежнюю подвижность, и я мог выполнять свою работу на кухне.
Поэтому вскоре я нашел себе новое место для сна. По лестнице, стоявшей снаружи, я вскарабкался на крышу кухни, пролез в слуховое окно на чердак и расстелил на полу принесенное с собой одеяло. Вокруг меня летали летучие мыши. Однажды в окно заглянула бродячая кошка. Сквозь потолок мне было слышно, как старший повар ночной смены ругал остальных поваров, которые недостаточно усердно драили крышки котлов.
В течение нескольких недель я спал
Словно при взрыве, высокий язык пламени ударил в потолок кухни. За несколько секунд большое деревянное здание было охвачено пламенем. Всем, кто находился в помещении кухни, удалось спастись лишь с большим трудом.
Мои приятели, которые знали, что я ночую на чердаке кухни, были поражены, когда увидели меня живым и здоровым.
После этого случая я задумался, не стоит ли мне как-то изменить свое поведение.
Но ничего нельзя было изменить. Так пусть все идет, как и прежде.
Глава 41
Я радовался, что теперь могу переносить мешок весом семьдесят килограммов с кухонного склада к котлу и не падаю под его тяжестью.
Я также радовался, что после большого пожара меня перевели на маленькую кухню.
А когда готовилась отправка на работу за пределами лагеря очередной партии военнопленных, в которую должны были включать и работников кухни, я снимал белый кухонный фартук, надевал китель и просто исчезал.
— Где ты, собственно говоря, пропадаешь? — сердито набрасывался на меня староста корпуса, так как он лично отвечал за то, чтобы на заседание медкомиссии являлись все, кто спал в его корпусе, включая и работников кухни.
— Я был в активе! — отвечал я в таких случаях. — Я вообще не знал, что проходило заседание медкомиссии.
— Что?! Ты был в активе! Тебя там тоже искали!
— Извини! Когда меня вызывают в актив, я не могу указывать товарищу Ларсен на то, сколько времени ей следует обсуждать со мной тот или иной вопрос!
В то время, когда проходило заседание медкомиссии, отбиравшей людей для рабочих бригад, я по приказу фрау Ларсен сидел в маленькой комнатке, в которой обычно жил староста актива.
Сквозь тонкие перегородки я слышал, как взволнованные старосты корпусов бегали по территории лагеря, разыскивая людей для отправки на работу. Но это меня почти не трогало! Я взял книгу, которую староста актива оставил в изголовье своей кровати. Какая-то богатая дама описывала свои любовные похождения. Я немного полистал книгу, но блохи меня просто доконали. Они словно с цепи сорвались и искусали мне все лодыжки.
Конечно, фрау Ларсен не имела права прятать военнопленных от медкомиссии.
— Это как в каком-нибудь детективе! — иногда говорила она мне и находила это весьма увлекательным.
— Мне самому интересно, что же будет дальше! — отвечал я.
— Самое главное, чтобы вас отсюда никуда не отправили. Вы уже собрали достаточно фактического материала для своей книги. Вам совершенно ни к чему новые приключения. Надеюсь, вы понимаете, что было бы чистым самоубийством рассказывать кому бы то ни было, что вы собираетесь написать книгу.