Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947
Шрифт:
Однако, прежде чем мы миновали ворота, где Адмирал на большой скорости резко разворачивает машину с хлебом, дежурный изъявляет желание обыскать нас в своей будке.
Я устраиваю скандал, когда он хочет отобрать у одного из наших пару носков, которые тот положил в вещевой мешок.
— Этого только не хватало: сначала торжественные речи, а потом обыск!
Русский, который сопровождает нас, нескольких избранных, на пути в лесной лагерь, не вооружен. Он не конвоир, а только лишь сопровождающий.
— Ясно,
— У тебя есть мой адрес? — кричат они.
Я иду по этой дороге в последний раз.
Наши пленные привели в порядок мостовую на этой тихой улице.
Запишут ли они, наконец, правильно проценты на выдачу хлеба бригаде, которая работает на строительстве нового корпуса больницы?
Восемь дней тому назад в этом доме пьяный перерезал бритвой горло своей жене и четверым детям.
Мы переходим через железнодорожную насыпь в том месте, где на одном из рельсов видны три переплетенных между собой кольца и написано по-немецки слово «Крупп». Этот рельс из того же самого города, что и я, всегда думал я, когда проходил мимо.
И этот рельс я тоже никогда не забуду.
В лесном лагере они лучше знали, как обстоят дела.
— Конечно, вас повезут в антифашистскую школу! — говорит фрау Ларсен, когда мы с ней остаемся наедине. — Правда, вы поедете не в Москву, а в город Вязники. Он находится примерно в трехстах километрах за Москвой. Мой муж написал мне из Москвы, что будет работать в этой школе преподавателем.
Ларсен будет преподавать в школе в Вязниках?
Разве может теперь со мной что-то случиться!
— Вы должны кое-что пообещать мне, — говорит фрау Ларсен, — дайте мне слово, что предостережете моего мужа, если у вас возникнет чувство, что над его головой собираются тучи. Мой муж часто бывает так неосторожен в своих высказываниях!
После этого Мартин, Курт и я помогаем ей проверять письма. У фрау Ларсен на столе лежат сотни карточек Международного Красного Креста для отправки в Германию, которые она должна проверить.
— Если возникнут какие-нибудь сомнения, спрашивайте лучше меня! — говорит она.
Мы не торопимся, удобно расположившись в ее кабинете, в рабочей комнате политинструктора лесного лагеря.
— Я уже вижу, как мы все встречаемся в Германии! Все бывшие узники 41-го лагеря. Иногда мне кажется, что эти цифры у нас навсегда отпечатались на погонах. Интересно, кто скорее окажется в Германии: вы или я? — говорит фрау Ларсен.
Мы все чувствуем себя очень уверенно. Но за окном лежит снег. Даже солнце багрово-красное. Остывающий огненный шар, который опускается за сверкающим от инея лесом.
Мы в зале ожидания вокзала в Осташкове. Полтора года тому назад я лежал здесь на каменном полу, полуголый и промокший до нитки, и дрожал от холода.
Но я не хочу больше вспоминать
Сейчас на мне наилучшая экипировка, о которой может лишь мечтать всякий приличный военнопленный, — немецкий плащ мотоциклиста на теплой подкладке, меховые рукавицы и все остальное необходимое зимнее обмундирование. В моей большой сумке лежат две пары теплых носок. Это свидетельствует о том, что я богат.
Фрау Ларсен собрала нас, двадцать четыре человека, в углу зала ожидания.
— Не все из вас станут известными политиками или важными государственными деятелями, но я надеюсь, что каждый из вас станет честным антифашистом!
На ней советская военная форма — серая шинель с широкой портупеей. Она говорит как официальное лицо.
— Я надеюсь, что вы не уроните честь 41-го лагеря. Кого-нибудь из вас я наверняка встречу позднее в Германии.
Мне приходится поспешно стягивать рукавицу, так как она первому из всех протягивает мне руку на прощание. Я смущенно улыбаюсь, так как я слишком долго вожусь с тесной рукавицей.
— Всего хорошего! — говорю я. — Счастливо оставаться!
Мартин, которого мы выбрали старшим нашей группы, официально благодарит ее от имени всех:
— Да здравствует фрау Ларсен!
— Я благодарю вас! — растроганно восклицает фрау Ларсен. — Итак, рот фронт, товарищи! Рот фронт! Рот фронт!
Глава 32
Наш сопровождающий, молодой офицер, который имеет сомнительное удовольствие при тридцатиградусном морозе доставить нас целыми и невредимыми в школу, наконец нашел наш вагон.
Он находится на запасном пути, и мы тотчас начинаем заниматься его обустройством.
Какой-то местный железнодорожник предоставляет нам печку-буржуйку.
— Хорошо! — радуемся мы.
Уж мы как-нибудь сами оборудуем вагон. Мы с Куртом идем воровать уголь.
Остальные волокут со всех сторон доски для полок. Но тут появляется сторожиха, которая что-то кричит диким голосом. Закутанная в теплый платок и ватник, она грозно топает по сугробам с винтовкой на плече.
Все происходящее отвратительно. Едкий дым от маневровых паровозов. Яркий свет дуговых ламп, мерцающий в ночи. Эта сторожиха, которая, как дикий зверь, защищает свои доски. И мы.
Неужели она не собирается отдавать нам свои доски?!
Может быть, мы должны спать на голом полу??
Кто-то толкает ее в бок, и она летит в снег. Мы больше не немецкие военнопленные. Мы уже чувствуем себя наполовину русскими.
Наш сопровождающий, советский офицер, тотчас устремляется через железнодорожные пути к нам, как только маневровый паровоз освобождает проход.
Во всяком случае, теперь у нас есть доски.
Нам удается украсть также солому. И дрова для нашей печки!