Перед выбором
Шрифт:
По ней можно идти - вечность. Птичка прилетает и улетает... Куда?
Зачем? Ну и ерунда тебе лезет в голову, приятель! Никто никуда не летает, просто шуршат и щекочут лицо сухие листья. Шуршат целую вечность и будут шуршать всегда. И вообще, чудесно быть листком, золотистым листком, что упал в траву когда-то давным-давно. До нашей эры... Или раньше... Тропинка не кончится никогда. Не может кончиться. Как смешно перебирать ногами и стоять на месте. Ведь мы никуда не идем и не можем идти, мы же в вечности. Какой смысл шагать в вечности?..
– Что же вы остановились? Входите.
Скрипит деревянная дверь, а за ней - теплый полумрак. Да что
"Входите", - сказал он ногам и они переступили порог.
Темный, пропахший сухими травами коридор, еще одна дверь.
– Здесь я живу, Ральф.
Светлеют маленькие окошки. Кровать в углу словно застывшая морская пена. Деревянный покосившийся стол на трех ножках, рядом с ним - легкое кресло из тех, что стоят в залах ожидания космопортов; сядешь - и оно податливо прогнется, повторит очертания тела и застынет, будет поддерживать так неэаметно, что покажется - сидишь в воздухе. В углу мягко блестит черная поверхность старинного музыкального инструмента. "Пианино, вспомнил Ральф.
– Это пианино". Возле двери - белые прямоугольники панелей кухни-автомата, рядом тускло светится дверца стенного шкафа. Между пианино и откидным столиком, на котором разбросаны разноцветные кубики микрокопий, объемная копия - три юные девушки, три грации, ласково обнялись и болтают о каких-то своих пустяках.
Ральф представил длинный зал, белые фигуры работы Стаджи, Торвальдсена. Вот сейчас девушки наговорятся, сорвутся с места и побегут вдогонку друг за дружкой, скроются в чаще леса; их смех серебряными колокольчиками пролетит сквозь светлые поляны, разнесется по полям, зазвенит над речкой. Три юные шалуньи до вечера будут резвиться на лугах и в лесах, а потом, утомившись, легко уснут где-нибудь в густых луговых травах безмятежным сном, присущим свежей, полной сил юности.
"Что с тобой?
– еще раз спросил он себя.
– И почему тебе хочется сравнить белый шарик обогревателя с осиным гнездом, прилепившимся под потолком? И представить, как по ночам, когда все уснет, оттуда вылетают маленькие золотые осы, горячие, словно капельки солнца, и начинают с тихим гулом сновать по комнате, согревая ее? А из глубины черной поверхности пианино в комнату смотрит космос, и в нем - далекое лицо с зелеными глазами. Лицо улыбается...
Мое первое детское увлечение... Девочка из книги. Я плакал, читая
о ее смерти, потому что я ее любил, я бродил по станции, как потерянный, и мама тревожно спрашивала, что со мной. А я молчал и твердил про себя: "Дануся умерла..." Я перечитывал "Крестоносцев", подсознательно надеясь, что конец внезапно изменится как по мановению волшебной палочки, и Дануся останется живой. Но Дануся умирала...
А в пятом классе я влюбился в девочку из девятого. Из-за имени. Ее звали Вирджиния. Я влюбился в красивое имя и мог часами смотреть, как она играла в волейбол в нашем спортгородке. Потом ее родители уехали, кажется, в Центральную Африку, на строительство промышленного комплекса - это я очень осторожно внведал у ее одноклассников - и взяли ее с собой.
В пятнадцать лет, в десятом классе, была Вия... Потом пять лет института, стажировка, космос. "Парус"... В общей сложности я провел на Земле всего несколько месяцев за восемь лет. А пространство слишком огромно, и трудно найти там свою половинку... Да и до этого ли? Меркурий, Пояс, Юпитер... Полеты у Солнца - бешеные скорости, гигантские перегрузки быстрее,
Комната в лесной избушке. Легкое кресло у пианино, тонкие пальцы летают над клавишами, музыка струится по комнате, плывет к верхушкам сосен, осенние листья шуршат в руках, словно живые существа.
"Ральф!
– беззвучно крикнул он .
– Ральф, ты слышишь меня?".
Он не слышал. Он растворился в музыке, он был сухими листьями,
белыми и черными клавишами, холодным воздухом, зелеными иглами сосен.
Неожиданно он понял.
"Вчера меня не было тут. Я еще был там, в космосе, хотя и ходил по земному лесу. Все земное отскакивало от меня, не успевая проникать внутрь, в глубину. Сегодня я, наконец, на Земле. Да, именно поэтому со мной творится что-то непонятное... И, кажется, мне не хочется покидать ее..."
Музыка смолкла. Девушка поднялась из-за пианино. Ральф стоял, прислонившись плечом к дверному косяку, и чувствовал, что не может справиться со своим лицом. Он хотел спрятать улыбку, зарылся в листья...
"Сколько можно улыбаться? " - спросил он себя.
Девушка медленно подошла к нему, взглянула снизу вверх. Зеленые глаза - как дороги в неведомый мир.
"Вот что значит тонуть в глазах", - неясным шорохом пронеслось где-то далеко-далеко.
*
А что было дальше?
Человеку трудно со всеми подробностями вспомнить чудесный сон, пришедший к нему ночью. Что было дальше?.. Нелегкий вопрос. Да и нужен ли он? Разве что-либо будет понятней, если вспомнить, о чем они говорили?
Он узнал ее имя. Айрин Генд, Айрин, Рени... Спросил, откуда она знает, как его зовут. Она ответила, что запрашивала в Информатории имя пилота "Паруса". Или нет, не так... Она сказала, что деревянный стол стоит в избушке с незапамятных времен, а кресло она привезла с собой. А пианино здесь было до нее... Или опять не так? Да разве в этом дело?!
Он говорил и делал все как во сне, и его не покидало ощущение нереальности происходящего. Он помнит два окошка и солнечный день за ними, помнит запах сухих трав и скрип половиц, музыку и звук ее голоса. Они вышли из иэбушки, и он помнит, что сосны шумели над их головами, помнит прохладную низину и плеск лесного ручья, хруст веток под ногами, огромные пирамиды муравейников у заросших мхом стволов. Светлые волосы, усыпанные хвоинками, улыбающееся лицо, глаза зеленые, как сосновая хвоя, и в них отражаются лес и небо.
А потом был вечер на лесном холме, и снова она сидела на пне, а
он на желтеющей траве у ее ног. Но теперь он не забыл о ней, Айрин, Рени, и она не ушла незаметно, как когда-то очень давно. "Мушки" сновали над миром, люди летели по своим делам, но сюда, на лесной холм, не спешила ни одна. Их сюда не звали.
Разговор - словно ручей, то быстрее, то медленнее, то пересохнет, то вновь набирается сил. Разговор обо всем. Но красноречивей - молчание.
...Под быстро мчащейся "мушкой" летит назад лес - деревья, кусты и поляны, слившиеся в сплошное желто-зелено-коричневое полотно. Лес кончается, мелькают озера, укутанные предрассветным туманом, дальше, до горизонта - поля.