Передача лампы
Шрифт:
Гурджиев не стремился никого принести в жертву, но все могли пожертвовать немного энергии для его жены. Это был вопрос всего нескольких дней доброго здоровья, чтобы она смогла продолжить работу. Она была почти у цели, еще один шаг — и она бы не вернулась назад.
Но западная группа не могла понять, почему он уделял такое внимание: просветленный человек должен одинаково относиться ко всем — и неважно, жена это его или нет. Но они не понимали того, что он заботится не о своей жене, он заботится о человеческом существе, которому случилось быть его женой и которое оказалось в таком
Такое возможно в школе. Если мы видим, что кто-то достиг высокого уровня, то ничего страшного, что все остальные пожертвуют немного энергии… чтобы человек еще ненадолго остался в теле и пришел к самореализации. В одиночестве это не получится: это не путь монаха, это путь мистика.
Сам Гурджиев научился всем своим техникам, всем своим методикам в суфийских школах. Он никогда не был монахом; вот почему он не получил никакого религиозного признания. А суфийские школы держали свои техники в большом секрете. Гурджиев был первым, кто открыл их западному миру.
Суфии были недовольны, и западный мир был потрясен, потому что они привыкли думать о религии совершенно иначе: «То, что он говорит, не похоже на религию. Он говорит почти так, будто это наука», — и он был прав, это и есть наука.
Именно из-за религиозных гонений многие мистические школы держались в тени и функционировали так, чтобы никто о них знал. Даже если муж являлся членом мистической школы, его жена об этом не знала, поскольку церковь, ортодоксальная религия, сразу начинала преследовать его. Поэтому лучше помалкивать и делать то, что ты хочешь, тайно.
Гурджиев намеревался сделать все эти тайны доступными для большего количества людей, что ему не удалось — не из-за него самого, а из-за толпы. Она глуха; она не способна услышать то, что ново и идет вразрез с их проторенной тропой.
Об этой заботе о жене, об этой попытке удержать ее живой обычный заурядный ум подумает: «Это привязанность. Он слишком привязан к своей жене. А мужчина, который настолько привязан к своей жене, не может быть просветленным». Вот логика заурядного ума; и остальные заурядные умы по всему миру полностью с ней согласятся. От жены нужно отречься! — но здесь нечто другое. Он пытается удержать ее в теле, не дать ей умереть.
В Индии я видел человека; это был очень уважаемый человек — Ганешварни. Он родился индуистом, но перешел в джайнизм. А когда кто-то переходит в другую религию, он становится очень уважаемым в этой религии. В своей религии он никого не интересовал. Но, перейдя в джайнизм, он наполнил сердца джайнов удовлетворением, что «у нас больше правоты, чем у индуистов. Посмотрите, индуист по своей воле…» — потому что джайны не миссионеры; если кто-то попросит их, они могут обратить его, но они не сходят со своего пути, чтобы кого-то обратить, — «…человек пришел сам».
И человек оказался действительно очень сильным, потому что прошел через все джайнистские испытания и победил рожденных джайнами аскетов. Он негласно стал практически главой всей джайнистской общины.
Через двадцать
Когда я прочитал об этом, я написал ему письмо: «Твоя фраза многозначна. Она значит, что ты все еще считаешь свою жену своей женой. Она значит, что ты чувствуешь вину, потому что оставил ее в бедности, без финансовой поддержки, а сам ушел; что эти двадцать два года не смогли изменить тебя — отношения с женой все еще целы и невредимы».
Когда он получил мое письмо, он был очень зол. Один из моих друзей был при нем — редактировал его книги и выполнял другие работы. Он написал мне, что Ганешварни очень зол.
Я сказал: «Это показывает, что все, что я написал, правда. Его гнев — это согласие. Скажи ему, иначе на что тут можно злиться? Если бы то, что я написал, было неправдой, он бы просто рассмеялся, а он не ответил мне. А от тебя я слышу, что он очень зол; он якобы миролюбив, поднялся над гневом, но он никуда не пришел. Он просто загнал себя в рамки определенной дисциплины, потому что его окружает такое уважение, его эго удовлетворено, и люди говорят: „Великий человек“. Его жена умирает, а он не чувствует печали; наоборот, он говорит: „Какое облегчение“».
И когда я указал на это тем людям, которые говорили, что это демонстрирует свободу от привязанности, то подчеркнул: «Не в этом случае. Это означает, что он был привязан и ждал ее смерти. По сути, возможно, в уме он убивал ее много раз; иначе почему он чувствует облегчение?
Двадцать два года эта бедная женщина убирала дома других людей, как-то пытаясь выжить. Он никогда не заботился о ней. Он стал великим святым, но на уровне бессознательного эти слова „какое облегчение“ показывают: он рад, что его жена умерла. Жена оставалась его женой».
И такие люди — такая среда — существуют по всему миру во всех религиях.
Поэтому Гурджиева начали подозревать… «Он просветленный или нет? Он пытается продлить жизнь своей жены; просветленный должен быть беспристрастным: умирает кто-то или живет, для него не имеет значения».
Но они не понимают, что он действует совершенно по другой схеме и что для него речь идет не о жене; для него речь идет о растущей душе, которая находится на грани вступления в целое. Если эти несколько дней будут упущены, кто знает, сколько еще жизней ей придется страдать, и будет ли у нее еще такой мастер, как Гурджиев, — вопрос сложный.
Поэтому если вы смотрите на это без предубеждения, то все ясно, если же у вас есть предубеждение… он делал это не только со своей женой, он практиковал то же самое с другими учениками. Но и тогда возникла проблема, потому что все те ученики, с которыми он практиковал на смертном одре, помогая прожить немного дольше, были русскими; потому что они были более развитыми — он работал над ними.
Теперь представители Запада решили, что это дискриминация. Так рассудок может придумать фактически обоснованные аргументы: «Он никогда не проводил это ни с одним представителем Запада; но к русским у него другое отношение, потому что он сам русский».