Переходники и другие тревожные истории

Швайцер Даррелл

Я приподнялся на локте и стал нашёптывать ей: ласковые шуточки, забавные вещи, которыми мы перекидывались, когда нам обоим было по двадцать, телефонные фразочки, включая всегда популярные: «Мы не можем продолжать так жить» [85] , вечную классику «Офис доктора Мбого. Лесс-эй! Лесс-эй!» [86] плюс неизбежный «Пуф!» — слово, изначально забавное на слоговом уровне.

Но

она не отвечала. Она просто лежала тут, совершенно безмолвная. Лунный и фонарный свет сочился сквозь жалюзи, затмевая цвета, разлиновывая спальню решёткой тьмы и сверкания, и превращая Сару в безупречную мраморную статую.

85

«Мы не можем продолжать так жить» — строчка из песни «We Can't Go On Living Like This» Эдварда Томаса Рэббитта — американского гитариста, певца и композитора музыки кантри.

86

Доктор Мбого — африканский знахарь, персонаж сериала «Семейка Аддамс» (1964–1966). Чтобы связаться с ним, Гомес звонит охотнику в Африке, который кричит местным жителям на их языке («Less-ay! Less-ay!»), чтобы они побыстрее привели доктора Мбого.

Единственная чёрная бабочка показалась на её подбородке, внезапно развернула крылья, затем умчалась в ночь.

Я потянулся, чтобы коснуться Сары в своём сновидении и правая рука прошла насквозь, разделив её напополам, и вышла тёплой и влажной.

Я с отвращением отпрянул. Чувствовалось, как во мне медленно поднимается страх, беспомощный ужас. Я зажал рот другой рукой, придушив вопль.

Тогда это видение заколыхалось и пропало, я провёл рукой по одеялу, но нашёл только пыль, сор и несколько жёстких волос.

Я понимал, что сплю, не в силах пробудиться, прислушиваясь к шуму дороги, беспокойным морем вздымающемуся за окном.

Меня разбудил запах.

Я перекатился, сел и поперхнулся. Атмосфера в квартире загустела от гнилого смрада, который я почти что видел в грязном воздухе.

Я пригладил волосы и провёл рукой по кровати рядом, рассерженно высматривая кота, удивляясь, какое разлагающееся сокровище мог приволочь этот маленький паинька. Но ничего не обнаружил.

В кабинете Сары царил разгром, бумаги раскиданы по полу, чертёжный стол перевёрнут, чернила размазаны по диковинным египетским декорациям, словно некий припадочный младенец пытался рисовать пальцами.

Чернильные отпечатки рук были маленькими и тонкокостными, но явно взрослыми, явно женскими.

Сильнее всего запах ощущался у чертёжного стола и поваленного табурета.

Я провёл остальную часть утра за уборкой, дезинфекцией, протиркой и опрыскиванием. Телефон звонил и звонил. Я не обращал на него внимания.

Потом я на несколько часов засел за свою пишущую машинку, наговорив себе уйму лжи, продолжая тапочный диалог.

Как смогу я отличить мою истинную любовь от чего-то иного?….

Она умерла и ушла…

Нет, она не ушла.

Я хочу её вернуть.

Тебе

может это не понравится.

Нет?

Да, типичный недостаток жизни во лжи — то, что ты теряешь связь с правдой.

Крайне банально, Бэтмэн. Это по-настоящему запутано.

Значит, ты и вправду любил её так сильно, как теперь считаешь?

Да. Чёрт подери. Да.

А хочешь убедиться?

Телефон звонил и звонил. Наконец я встал, пошёл в спальню и снял трубку. Так или иначе, все уже знали. Звучали соболезнующие излияния от родственников, о чьём существовании я едва ли знал. Рассудительные дядюшки, один за другим строили планы. Похороны будут завтра. Может, кому-нибудь приехать и остаться со мной?

«Нет», — отвечал я им. «Нет. В этом нет нужды, потому что на самом деле она не умерла».

«Ты сошёл с ума от горя», — сказали они.

«Нет. Я никогда не был более трезвомыслящим. Она сейчас тут, со мной».

«Мы приедем прямо сейчас», — сказали они.

Это произошло, пока я ещё говорил — Сара положила руку мне на плечо и тихо произнесла: — Я вернулась.

Я выронил телефон. Она нежно обняла меня. Она была здесь, в вечерних сумерках, такая, как я видел её в своём сне — безукоризненно одетая, на одном плече сумочка, залакированные ногти блестели в полумраке.

Она не вздрогнула, когда я включил свет, но медленно подняла голову и произнесла: — Привет, Питер.

— Привет, Сара.

Зловоние было ужасающим. Она притянула меня к себе, чтобы поцеловать. Я сглотнул, попытался что-то сказать, попытался отстраниться. — Нет, пожалуйста, нет…

— Чего ты боишься, Питер? Что я тебя съем? Так этого не будет.

Она выпустила меня. Я опустился в мягкое кресло. Она сидела на краю кровати.

Я снова выключил свет.

— О чём ты думаешь прямо сейчас? — спросила она.

— Не знаю, что и думать. Я с таким никогда не сталкивался.

— Ты желал этого. Ты желал этого очень сильно. У тебя должна была иметься причина, ясное представление о том, что ты делаешь.

Тогда я думал, что понимаю. На мелькнувший миг я был уверен, что, каким-то образом, в этот момент наши жизни полностью слились вместе, линии нашего существования сошлись в этом пике, этой невообразимой отсрочке, когда я наделю всё смыслом, исцелю весь вред, потребую удовлетворения, исправлю каждую частичку невнимания, гнева, себялюбия, которые каждый из нас когда-либо причинил другому. Было так, словно я тонул и всё это вспыхивало передо мной…

И я не смог подобрать слов. Я лишь чувствовал себя оцепенелым и опустошённым.

— Просто это так… странно. Я боюсь, — наконец проговорил я, почти расплакавшись от такого бессильного оправдания.

Она улыбнулась. Тогда я почувствовал муки надежды. Я пытался убедить сам себя, что она на самом деле вернулась к жизни, что мы могли продолжать, как прежде и, может, даже лучше; но, пока я смотрел, её лицо, кажется, немного потрескалось. Морщинки вокруг её глаз подозрительно изменились, хотя и чуть-чуть.