Перехватчики
Шрифт:
Вдруг на экране засветилась слабая искорка — отметка цели — и тотчас же погасла, потом снова вспыхнула и опять пропала. Значит, противник был относительно недалеко, его временами доставал своими лучами мой бортовой локатор.
Через минуту отметка горела уже устойчиво и стала похожа на волшебное изумрудное зернышко, а еще через минуту на нем появились «усы» — «верх» и «низ».
Обнаружив цель на экране обзорного индикатора, я немедленно доложил об этом на КП и начал сближение с целью, стараясь загнать ее в центр поискового локатора, или, как говорят летчики,
Отметка цели продолжала увеличиваться в размерах, — значит, дистанция между моим самолетом и самолетом Истомина сокращалась. Вот она уже скоро будет равна дистанции действительного огня. Отметка в лузе. И тотчас же в кабине загорелась лампочка: «Захват». Теперь искусственное изображение цели — птичка — перекочевало с поискового локатора на прицел.
Вспыхнув над кругом, птичка продолжала перемещаться. Мне нужно было наложить центральную марку прицела на искусственное изображение цели и открыть огонь.
Чтобы не столкнуться с противником, я уменьшил скорость, уравнял ее со скоростью полета цели и, когда подошел момент, нажал кнопку фотопулемета.
Меня швырнуло назад. От неожиданности я даже потянул ручку на себя, и самолет пошел вверх.
«Соскочили подвесные баки», — молнией пронеслось в голове. Я поморщился в предвкушении неприятного разговора на земле и доложил о случившемся на КП.
Мы пролетали над лесом, и это немного успокоило меня. Баки не могли упасть кому-нибудь на голову.
Сделав две атаки, я доложил на КП о выполнении задания и выключил радиолокационный прицел.
Штурман наведения сообщил мне, где нахожусь. Как, неужели я так далеко ушел от аэродрома? А ведь не прошло и получаса. Почему бы не пройти с прежним курсом еще семь минут, и тогда я буду над своим добрым старым М-ском, где начал службу после училища.
Новых команд от штурмана не поступало, — видимо, был занят наведением других перехватчиков. А может, я не расслышал своего позывного из-за потрескивания в шлемофоне атмосферных помех.
Чтобы экономнее расходовать горючее, я поднялся еще на две тысячи метров и перевел двигатели на самый наивыгоднейший режим полета. Назойливое потрескивание почти прекратилось.
Проплывавшая под крылом местность была хорошо знакома. Вон тот самый железнодорожный разъезд «Соть», над которым я когда-то потерял ориентировку, заблудился в трех соснах. А вон Медвежье болото. Над ним я попал в сильную грозу и только благодаря выносливости (это отметил на разборе командир полка) выбрался из облаков целым и невредимым.
Через две минуты М-ск. Надо снизиться. И вот я над городом. Его можно узнать по высоким трубам электростанции, по стеклянным коробкам текстильной фабрики. Но это был уже не тот город.
Последний раз я видел М-ск с высоты птичьего полета, когда проходил проверку перед посылкой в учебный центр. Тогда над ним было много подъемных кранов с вытянутыми в разные стороны стрелами, и всюду возвышались недостроенные корпуса. Теперь кранов стало не меньше, но они разбрелись по окраинам, а центр был заставлен новенькими домами, похожими с высоты на спичечные коробки. Улицы стали шире и прямее.
В окружении высоких, уже начавших зеленеть деревьев у самой реки стоял старый авиационный госпиталь, где я встретился с Люсей и дал себе слово добиться ее расположения.
По дамбе, которая тянулась вдоль низины, я провожал ее домой. Теперь дамбу расширили, а откосы ее укрепили белыми каменными стенами.
Сделав круг над городом, я развернулся на приводную радиостанцию своего аэродрома. В наушниках шлемофона послышались знакомые позывные телеграфной азбуки.
«Как изменилось все, — думал я, набирая высоту. — И все это за каких-нибудь три года с небольшим». Мне почему-то стало немножечко лрустно. Вспомнилось, как ухаживал за Люсей, поджидал ее вечером у госпиталя или в библиотеке, где она занималась. Она мечтала быть хорошим специалистом. А жизнь сложилась иначе. И все потому, что где-то кто-то точит зубы и, может быть, ждет момента, когда будет сильнее, чтобы напасть на нас. Нет, не дождется! Не для того мы учимся, не для того наши жены поступились самым главным в жизни — любимым делом. Не для того нам доверена самая совершенная техника на земле.
Когда я приземлился на своем аэродроме, к самолету подошел дежурный по стоянке.
— Отбуксируете машину во вторую зону и к Молоткову. Он ждет вас на СКП.
Сердце екнуло. Неужели узнали, что я изменил маршрут? Теперь мне дадут по закрылкам. А может быть, из-за подвесных баков.
И тут только я вспомнил, как еще на стоянке Мокрушин и Жариков снимали подвесные баки перед полетом — ведь я летал на сверхзвуковых скоростях.
«Но что же тогда произошло в воздухе? — спросил я себя. — Почему меня так тряхануло и я чуть не стукнулся лбом о приборную доску?»
Ах вот оно что! Ну как я мог забыть предупреждение инженера по вооружению! Во время стрельбы из фотопулемета происходит то же, что и при пуске снарядов, — автоматически сбавляются обороты двигателей. Это чтобы снаряды, создавая на сходе разрежение воздуха перед самолетом, не могли привести к самовыключению двигателей в полете.
Когда я пришел на СКП, руководитель полетов был занят: у кого-то из летчиков не выпускалась правая стойка шасси, и теперь его нужно было посадить на запасную грунтовую полосу.
Стоявший у дверей метеоролог (его резиденция была напротив) сказал мне, что машину сажает майор Истомин.
— Ему предложили выпустить шасси аварийным способом, но это не удалось. — Он говорил спокойно, потому что не представлял всей сложности посадки на одну ногу, когда вот-вот должно было кончиться горючее. Я представил себя в кабине самолета с тревожно бьющей в глаза красной лампочкой: «Остаток 300 литров». Это значило, что самолет мог продержаться в воздухе еще каких-нибудь несколько минут. Может быть, насосы откачивали из баков уже последние литры. По лопаткам пополз неприятный холодок.