Перехватчики
Шрифт:
Мокрушин велел выключить двигатели.
— Полный порядок? — спросил я.
— Полный. — Лицо у него было все еще недовольное.
— Ну что теперь?
— Ничего. Я бы на месте руководителя полетов посадил сейчас Лобанова и не разрешил подниматься, пока не научится правильно рулить по земле.
Я улыбнулся. Техники недолюбливали Лобанова. Кажется, он относился к ним с некоторым пренебрежением. А ведь летчик без техника при теперешних условиях — никто. Даже ремней в кабине сам не наденет.
— Машина на
— А вы рулите на скорости, а на развороте убирайте газок. Тогда не нужно будет нашему брату залезать в сопло и смотреть, не задуло ли туда чего.
— Пожалуй, это верно.
У Мокрушина была хорошая наблюдательность, и он нередко давал дельные советы.
Одинцов подошел к стоявшим на земле техникам с очередным внушением:
— В дни полетов для вас все летчики равны — что лейтенант, что генерал. И если кто-то из них нарушил инструкцию, ставьте ему под колеса колодки и не выпускайте в воздух до моего распоряжения.
— Надо, чтобы летчики почаще присутствовали на наших технических разборах, — сказал Мокрушин Одинцову. — Тогда бы они не скакали по аэродрому стрекозлами, как этот Лобанов.
«И это верно», — подумал я.
«Как жалко, что мы стали мало общаться с Мокрушиным, — подумал я уже в воздухе. — Подготовка к полетам на новой сложной технике забрала все свободное время. А ведь он, наверное, мог бы во многом и мне помочь».
Найдя оправдание, я, кажется, немного успокоился. Впрочем, думать о постороннем было и не время. В этом полете мне предстояло забраться на такую высоту, на которой я никогда еще не был. Именно «забраться», а не подняться, потому что для подъема не нужно столько усилий.
Полет на высоту, наверно, можно было бы сравнить с проходкой турбобура сквозь всевозможные пласты породы. Такие же пласты, только не видимые глазом, имеются и в небе. И в каждом из них нужно держать свою скорость и угол набора высоты. Стоит летчику нарушить режим полета — и очередной воздушный пласт не пропустит самолет кверху.
«Наивыгоднейшая скорость набора — вот одно из главных условий при полетах на перехват противника в стратосфере», — думал я, следя за показаниями приборов.
На нужных высотах я менял режимы работы двигателя, включал форсаж и постепенно продолжал карабкаться вверх.
Уже давно перестали быть видимыми отдельные предметы на земле: дома, шоссейные и железные дороги. Даже областной центр с его многочисленными заводами и фабриками казался каким-то серым пятнышком. Такими же пятнышками казались и многокилометровые лесные массивы. Тоненькой, едва видимой паутинкой вилась меж ними широкая полноводная река, около которой стоял наш поселок. Его с
Еще недавно о полетах на такую высоту могли только мечтать. И лишь отдельные смельчаки на огромных наполненных легким газом шарах достигали стратосферы. Не каждому из них удавалось вернуться обратно. А теперь сюда мог залететь любой из наших летчиков и снова благополучно спуститься.
И как это было ни странно, а я не чувствовал себя оторванным от земли, затерянным среди необозримых синих просторов. Жизнь людей доносилась до меня в виде радиосигналов. Я мог разговаривать с землей, с товарищами, которые следили за моим полетом с помощью умных электронных машин. Им был виден каждый мой шаг, каждое мое движение. И онемей я в эту минуту, они, глядя на экраны, все равно бы знали, в каком квадрате я нахожусь, на какой высоте, с какой скоростью и в каком направлении лечу.
Я не чувствовал и неудобств от полета на большой высоте, потому что кабина была загерметизирована и в ней поддерживалось определенное давление.
Но ничего не случилось бы со мной, если бы вдруг нарушилась герметизация в кабине и окружавший меня воздух покинул ее.
Высотный компенсирующий костюм тотчас же обхватил бы все мое тело, не дав лопнуть легким и кровеносным сосудам, и так держал, пока я не снизился до безопасной высоты.
За тонкой прозрачной оболочкой фонаря было ниже 50 градусов, но я не испытывал холода, потому что в кабине поддерживалась комнатная температура. Одним переключением тумблера я мог ее повысить или понизить — все зависело от моего желания.
Стрелка высотомера между тем коснулась заданной цифры. Она была баснословно большой, а мне все еще не хотелось прекращать подъем. «Вот какие пространства надо завоевывать тем, кто мечтает о расширении владений, — мелькнуло в моей голове. — Здесь всем места хватит».
Чем выше я поднимался, тем глубже и чище казалось небо. Оно звало и манило в свои неизведанные просторы. Но я не имел права самовольничать, а поэтому сообщил руководителю полетов о наборе положенной высоты и перевел машину в горизонтальный полет.
Меня окружала первозданная тишина. Я ее слышал. Ее не могли заглушить даже мощные турбины двигателей. И среди этой вековой тишины я испытывал такое же чувство, которое испытывает альпинист, взобравшись на вершину высокого хребта. Подъем был трудным, и тем радостнее казалась одержанная победа.
Каким удивительно прозрачным был здесь воздух — как хорошо промытое стекло! И я знал: он на такой высоте очень-очень разрежен, и крыльям почти не на что опереться в полете. Чтобы хоть чуть-чуть увеличить подъемную силу, я держал их на больших углах атаки, нос самолета был поднят кверху, это затрудняло обзор впереди. Но только в таком положении и можно было двигаться вперед среди этой лиловой пустоты.