Перехватчики
Шрифт:
— Может быть, ты будешь выбирать выражения?
— Ты первый начал проводить юридические аналогии, — Люся усмехнулась. — Дай сюда свою куртку, зашью. — Этим «дай сюда» Люся, видимо, извинялась передо мной за грубое сравнение.
Я поколебался секунду, а потом протянул ей куртку — осложнять взаимоотношения не было смысла. Она будто прочитала мои мысли:
— Так как же нам поступить? Значит, я тоже могу лгать?
— Я не лгал.
— Могу умалчивать, если это мне будет подходить?
— Можешь. Но ты должна быть уверена, что твое молчание лучше, чем слова. Недаром говорят: «Слово серебро, а молчание золото».
—
— Что ты хочешь этим сказать?
— А то, что я не хочу играть с тобой в молчанку, — она кинула мне на колени куртку, — не хочу быть бессловесным существом.
— Не говори, пожалуйста, глупостей. И не устраивай мелодрам.
— Это не глупость. Скажи своей матушке, что я приехала сюда не для того, чтобы быть ключницей и разводить кур и свиней.
Она отвернулась. Теперь я видел ее тонкий, красивый и надменный профиль. Ее подбородок конвульсивно подергивался.
— Что ты говоришь, Люся? Кто тебя заставляет?.. Я хоть раз делал намек на это?
— И денег твоих не надо, — Люся всхлипнула. — Я сама умею зарабатывать.
— Успокойся. Ты говоришь глупости.
Я, признаться, не ожидал, что Люся так может все повернуть. Что ей наговорила наша хозяйка? Мне хотелось притащить ее за волосы и заставить все повторить.
— Я хочу работать. Мне все здесь опостылело. Я хочу быть свободной, чтобы никто меня не мог упрекнуть, что сижу на чьей-то шее и «отращиваю окорока»!
Я невольно усмехнулся, посмотрев на Люсю. Мне пора было уходить.
— Я все знаю, — сказал я. — Ты успокойся. Мне ведь тоже нелегко, оттого что ты не имеешь возможности применить на деле свои силы, свои знания и способности. А на маму не обращай внимания. Она старый человек. Жить нам с тобой, а не с мамой.
— А для матери ты что, уже гроб приготовил? — послышался за окном мамин голос. — Рано еще мне помирать. — Она стояла с мешком картошки в руках. Тонкие поджатые губы у нее страдальчески вздрагивали. Я опешил и несколько мгновений не мог ни шагу ступить, ни слова сказать. На душе у меня и без того было тяжело, а тут словно кто-то туда еще жаровню углей всыпал. Люся смотрела на меня с испугом. Но она не потеряла рассудка.
— Вы неправильно его поняли, — сказала она, подходя к окну. — Он вас очень любит.
— Оно и видно, — мать все еще не убирала мешок, точно раздумывала, не унести ли его назад.
— Ничего вам не видно. Он очень вас любит. Очень любит. Очень. — Она вдруг прислонилась к оконному косяку и беззвучно зарыдала, подрагивая худенькими плечами.
Мать тоже всхлипнула, выронив из рук мешок. Картошка с грохотом покатилась.
Я не знал, кого и как мне успокаивать, и все стоял и смотрел на обеих женщин.
Мать машинально вытерла о передник натруженные костистые руки и шагнула к окну. Она молча пригнула Люсину голову к своей давно высохшей груди. Люся зарылась лицом у нее в платке и все продолжала подергивать плечами. По темным морщинистым щекам матери покатились крупные слезы.
Я хотел подойти к женщинам, но мама так на меня посмотрела, что я невольно отступил назад, снял висевший на гвозде шлемофон и толкнул дверь. На кухне загрохотало. И я увидел сидевшую на полу хозяйку. Она морщилась и терла свой лоб:
— Полегче надо.
«Так и надо, — подумал я, — не будешь подслушивать и заниматься сплетнями».
Я вышел на улицу
СОКОЛА ВИДНО ПО ПОЛЕТУ
«Все это мелочь. Сейчас главное — сосредоточить внимание на предстоящем полете, — говорил я себе. — Ну повздорили. Вез этого, говорят, не бывает в семьях.
Ну хватит, хватит об этом, — перебивал я свои мысли, — надо думать, как буду сегодня стрелять по воздушной мишени. А то, что Люся захандрила от безделья, — это факт. С каким энтузиазмом она работала на постройке аэродрома! Каждое ее письмо дышало оптимизмом, бодростью. Я нарадоваться не мог. А вот сникла, скисла. Нужно что-то предпринять, но что, что? Эх! Нашел время! Сейчас надо еще раз с начала до конца продумать свои действия во время выполнения маневра при стрельбе по мишени. Значит, так: перед запуском двигателя проверяют исправность работы прицела и фотопулемета…»
— Товарищ лейтенант, здравия желаю, — это Брякин. Подбежал возбужденный, в глазах нетерпение. — Мы сейчас спорили насчет проверки оборудования и арматуры самолета. Я говорю, надо сначала убедиться, что бортовой аккумулятор и все автоматы защиты…
— Подожди, Брякин. Не до тебя. Иди-ка лучше спроси техника звена.
Брякин замучил всех своей дотошностью. Сначала мало кто придавал серьезное значение его вопросам. Отвечали на них скороговоркой, как-нибудь. Но ефрейтора не удовлетворяли ответы — то, что говорили, он знал, он требовал обстоятельного рассказа, часто при этом делал сам уточнения и дополнения. И тогда мы увидели, что перед нами человек, который действительно решил стать механиком. Мы стали подыскивать ему какие-нибудь каверзные вопросики, но посадить Брякина в калошу было не так-то легко.
То, что я так бесцеремонно обошелся с ним, обескуражило парня.
— Сами говорили, спрашивать вас в любое время, — он шмыгнул носом и пошел прочь. — Не хотите — не надо.
Сделалось жаль ефрейтора.
— Подожди, Брякин.
Он не оглянулся, может, не расслышал.
На линии предварительного старта около санитарной машины толпились летчики в синих куртках, с пристегнутыми к коленям планшетками, со шлемофонами и кислородными масками в руках.
Александрович, которого с легкой руки Лобанова теперь все называли за глаза эскулапом, делал медицинский опрос летчиков. Обычно он спрашивал о самочувствии, как спалось, как настроение. Мне не хотелось отвечать ему на эти вопросы, и я не пошел туда, а остановился около планеров-мишеней, выкрашенных в темно-зеленый цвет.
Планеры напоминали каких-то хищных птиц с длинными, острыми, трехгранными носами и вынесенными назад крылышками. Поставленные в ряд, они, казалось, вот-вот сорвутся с места и прыгнут прямо в небо — такой был у них внушительный и грозный вид.
Я задумался: давно ли, казалось, самолеты-буксировщики (чаще всего это были легендарные «Поликарповы») медленно таскали за собой белый полотняный конус, а истребители или штурмовики один за другим атаковали надутую воздухом колбасу.
Изрешеченный пулями конус отцеплялся над аэрородромом и плавно падал на землю. Специалисты воздушно-стрелковой службы, или, как их называют в полку, «специалисты огня и дыма», вместе со стрелявшими летчиками тщательно обследовали его, подсчитывая, сколько пробоин красного цвета, сколько зеленого, желтого, синего… (Пули каждого летчика красились перед полетом в свои цвет.)