Перехватчики
Шрифт:
Против обыкновения, Люся не очень обрадовалась, только сказала: «Хорошо» — и стала убирать в комнате.
«Что-то ее тревожит», — подумал я дорогой.
Часы физо были самыми шумными в жизни летчиков. Шуметь начинали еще по дороге к стадиону, когда капитаны футбольных команд (капитаном в нашей эскадрилье чаще всего был Кобадзе) начинали набирать игроков из лишней эскадрильи, которой обычно оказывалась в тот момент самая малочисленная.
Раздевались на ходу, чтобы не терять времени, и кто как считал нужным.
На этот раз игра пошла горячая с первой минуты — было прохладно, и солнце не слепило глаза.
Мимо стадиона прошли техники с комбинезонами под мышкой — на аэродром. Постояли немного, «поболели».
— Может, переиграем? — крикнул Свистунов, обслуживавший машину Шатунова. Это надо было понимать так: техники против летчиков.
— Не будем. Сегодня понедельник, — снимая на ходу рубашку, ответил самый азартный из игроков, Семен Приходько. Он и бегал с ней, пока не оказался около края поля, где можно было бросить рубашку на землю. Точно так же поступали и другие.
В ответ на отказ Приходько техники засмеялись и пошли дальше. В понедельник они всегда выигрывали…
Курили тоже во время игры — папироса гуляла от одного игрока к другому. Впрочем, этим не злоупотребляли.
На втором часу уже все оказывались раздетыми до трусов. Нельзя было не залюбоваться стройными загорелыми фигурами летчиков, с тугими желваками мускулов на руках и ногах. Игра проходила организованнее, и только ни на минуту не прекращающийся шум, может быть, отличал летчиков от профессиональных игроков.
А шумели мы здорово. Мазилам моментально давались клички. Выражений при этом особенно не выбирали. Самым распространенным было «мертвый труп».
Игра в футбол равняла на два часа всех в званиях и должностях, и рядовому летчику ничего не стоило послать «куда Макар телят не гонял» командира звена или командира эскадрильи, если они нарушали правила.
Нынче я играл без настроения и уже получил несколько нареканий.
— Задом, задом больше играй, — ехидно шипел Кобадзе. — Твой зад — сокровище в футболе.
Что-то не очень мне понравился вид у Люси. Чем-то озабочена была. И не в пальто тут дело. А в чем же?
— Простин! Приготовиться! — крикнули мне толпившиеся у допинга летчики.
Я выбежал с поля и подошел к Лобанову, страхующему всех, кто крутился на допинге — этих необычных железных качелях.
— Плавнее, мягче! — кричал он Шатунову, описывающему круги по вертикали.
— Тормози лаптей!
Шатунов сделал несколько резких приседаний в нижней точке, и качели остановились.
— Не убаюкало? — спросил я, не без зависти глядя на крепкую, литую фигуру Шатунова.
— Нет, кажется.
Я встал на маленькую платформочку и притянул ремнями стопы
— Не прогибайся. Не дергай, иначе оборвешь ремни, — кричал Лобанов.
Но я не придавал значения его словам и пытался еще увеличить скорость вращения. Мое тело со свистом рассекало воздух, ветер тонко, как натянутая струна, гудел в ушах.
— Хватит, — скомандовал Лобанов. Я замедлил вращение, стал выгибаться в верхней точке, когда был вниз головой. Мне хотелось удержаться в перевернутом положении, как это умел Кобадзе или Лобанов, но лопинг проходил дальше.
Покрутившись в одну, в другую сторону, я остановился и попросил расстопорить чеку. Теперь, делая «солнце», я имел возможность еще покружиться и как веретено — вокруг своей продольной оси. Но это оказалось не так-то легко. И мои попытки ни к чему не привели.
— Ладно, останавливайте, — попросил я, чувствуя легкое кружение.
— Укачало? — Лобанов расстегнул ремни на моих руках.
— Самую малость. Вот уже все и прошло. Придется еще потренировать свой вестибулярный аппарат.
Я снова примкнул к футболистам, которых к концу второго часа всегда оказывалось больше в обеих командах.
Потом мы оделись и пошли на аэродром.
Был парковый день. С поставленных в линию самолетов сняли чехлы. Они лежали на деревянных решетках. Здесь же были и ящики с разложенным по гнездам инструментом, стремянки.
Мой самолет тоже был раскрыт. Многочисленные светлые лючки висели на цепочках, как монисто на женщине.
Вспомнился наш старый «ил» с пустым, как барабан, фюзеляжем. А здесь все пустоты под обшивкой были забиты оборудованием и механизмами.
Из кабины торчали длинные ноги Мокрушина — что-то он там делал. А на плоскости лежала его новенькая фуражка.
«Надо бы береты выдать всем техникам для работы, — подумал я. — На флоте мудрее нашего».
Сзади самолета присел на корточки Брякин и все смотрел в оптическую трубу (она приближала в пятьдесят раз), проверял лопатки турбины, подсвечивая себе фарой от передвижного аккумулятора. Орудуя рычагом, он поворачивал турбину и тщательно изучал одну лопатку за другой.
— Что ищешь? — спросил я его, уже зная, как он ответит.
— Часы.
Так и есть, он искал часы. Я улыбнулся старой шутке. Дело в том, что командир полка как-то сказал на построении, что наградит часами того, кто обнаружит трещину в лопатках турбины, трещину, которая могла привести к аварии самолета в воздухе, а то и к катастрофе.
— В нашем полку таких случаев не было, — напомнил я, — да и в других полках тоже.
— До сегодняшнего дня.