Перекрестки судеб. Леся и Рус
Шрифт:
Глава двадцать первая: Леся
Помни: у тебя я есть,
Даже если ты совсем одна.
Около тебя я здесь.
Ничего не бойся никогда…
Вера Брежнева «Девочка моя»
— Мам, — тихо зовет Богдана.
Вздрагиваю. Тарелка, которую я тру уже черт знает сколько времени, выскальзывает из пальцев, падает в раковину, окатив меня снопом мыльных брызг. Выдыхаю, оборачиваясь к застывшей в пороге кухни дочери. На ней потертые по моде джинсы и светлая толстовка. Рыжие волосы стянуты в две косы, сегодня заплетенные не Айей. Не такие искусные, как у подруги, но уже
— Мам, не бойся. Папа вернется.
Я улыбаюсь, шагая к дочери. Обнимаю ее. Она льнет ко мне и только когда зарывается носом у меня на груди, слышу, как тихонько всхлипывает.
— Девочка моя, ты чего? — спрашиваю, гладя ее по голове.
Запрокидывает голову, смотрит на меня влажной зеленью своих большущих глаз.
— Сама же говоришь, папа вернется, — вытираю сорвавшиеся с ресниц слезинки. Подмигиваю. — Он просто не может не вернуться.
— Не может. Мы же его ждем, — соглашается Богдана. Она уже очень хорошо разговаривает и, кажется, оправилась от тех кошмаров, что пережила. Но Марк все равно ездит к нам три раза в неделю и «крадет» Богдану на несколько часов. Я не спрашиваю, чем они занимаются. Это то, что должно остаться между моей девочкой и ее психологом. Марк говорит, что она молодец. Настоящий боец. А Богдана смотрит на него с восхищением и действительно ведет себя, как боец. Сильная и храбрая девочка. Как ее отец.
— Конечно, — улыбаюсь, вытряхивая себя из мыслей. — Но его ждем не только ты и я.
Богдана выгибает бровь в немом вопросе точно, как ее отец. Улыбаюсь. Двумя пальцами ловлю выбившуюся из косы прядку, заправляю за ухо. Как же она похожа на Руслана: характером, повадками, манерой говорить. Моего в ней только красивая мордашка. И этого достаточно. Каждому важен внутренний стержень, который не позволит сломаться, когда станет невмоготу. И я рада, что «стержень» нашей дочери прописан генетическим кодом ее отца.
— Мама? — почти шепотом.
Прошло уже тринадцать недель, а я так и не привыкла к этому ее тихому и робкому «мама». Тринадцать недель, а мы до сих пор живем в доме брата. В доме, куда, похоже, съехались все друзья Алекса. Игнат с Дашей, до невозможного счастливые. Не знаю, как остальные, а таким живым Игната я не помню даже с его первой женой. Он словно обрёл крылья. И маленькая, но боевая Дашка, льнула к нему, как самая настоящая кошка во время загула. Алекс даже поселил их во флигеле — тоже ощущал их сексуальную ауру.
Прикатили и Крутовы: сияющий, как начищенный пятак Тимур с Юлькой на плечах и цветущая и похорошевшая Аська с двухлетним наследником.
Пока мужчины решали дела, на нашей женской территории творился…апокалипсис. Иначе и не назовешь. Шутка ли, шестеро разновозрастных детей под одной крышей!
И если бы не Богдана, от братова дома остались бы «щепки да опилки». Она всех сдружила. Как-то так незаметно получилось. Она нашла общий язык со всеми: младшему Крутову и годовалым близнецам Костроминым читала сказки; Матвея, которому едва стукнуло четыре, учила рисовать, а еще единственная, кто не побоялась отдать в эти маленькие загребущие ручки свои шикарные волосы;
Тринадцать недель, как во мне растет маленькое чудо, подаренное моим мужчиной. Чудо, о котором не знает никто. Разве что Алекс догадывается, врач как-никак. Ничего не спрашивает и на том спасибо.
Но, похоже, пришло время раскрыть тайну самому главному человеку в нашей на двоих с Русланом жизни.
Проблема в другом: я совершенно не знаю, как начать разговор. Зайти издалека? Глупо. Сама же запутаюсь в своих аргументах. Сказать прямо? Опасно. Вдруг эта новость оттолкнет Богдану, а у нас только-только начало что-то складываться.
Да, Саша, никудышный из тебя адвокат — простых слов найти не можешь.
Сажусь на стул, увлекаю за собой Богдану. Она плюхается мне на колени, обнимает. И я вдруг понимаю, что надо говорить прямо. Других вариантов просто нет.
— Богдана, скажи, ты бы хотела большую семью? Брата или сестру?
И тут же улыбаюсь, наблюдая, как моя дочь изображает задумчивость, словно я предложила ей теорему Ферма доказать, как минимум.
— Папа вяжет, когда нервничает, — выдает Богдана и теребит косу. Нервничает. — А ещё он говорит, что благодаря вязанию научился читать и рисовать. Разве так бывает?
А я смотрю на дочку во все глаза. Наверное, и челюсть валяется где-то на полу. Руслан вяжет? Серьезно?
— Мам?
Я понимаю, что нужно ответить. Но как, если слова дочери перевернули с ног на голову все мои знания об этом невозможном мужчине? В который раз за это время?
— Вязание развивает мелкую моторику пальцев, чтобы человек мог выполнять мелкую работу. Например, делать украшения или собирать конструктор из очень маленьких деталей.
— А взрослым это зачем?
— Чтобы мозг работал быстрее. Хирургам, например, чтобы пальцы работали, иначе они не смогут хорошо делать операции и спасать людей. Художникам — рисовать. Кисти же они пальцами держат. Понимаешь?
Богдана кивает.
— Вот, — чешу бровь. — Как-то так.
— Папа просил тебе не рассказывать, но… — она вдруг улыбается и кладет обе руки на мой живот. Кажется, даже сердце замирает. — Папа связал такие клевые маленькие тапочки…
— Пинетки, — нещадно хриплю я. Этого просто не может быть. Он не может знать. Давно бы выдал себя с головой, слишком помешался на детях. Или всегда таким был? Я не знаю. Совершенно ничего не знаю о мужчине, чью фамилию ношу вот уже тринадцать недель.
— Да, — протягивает Богдана с улыбкой. — Они обязательно понравятся моему братику или сестричке.
И обнимает так крепко, словно я сейчас же исчезну.
— Я люблю тебя, мамочка.
— Я сильнее, — смеюсь.
— Нет, я, — хихикает в унисон дочка.
— Как отсюда до неба? — задаю наш вопрос. Этот глупый диалог стал особым ритуалом, нашим персональным заклинанием. Так мы учимся любить друг друга.
— Нееет, до неба, вокруг солнца и обратно, — смотрит на меня совершенно счастливая. — И только вместе с папой.