Перекрестки судеб. Стася и Тим
Шрифт:
— А фонд?
— А фондом с некоторых пор руковожу я. Стася все грамотно оформила, отличница, — и впервые в голосе да и во взгляде нечто напоминающее гордость.
И глыба за грудиной дает трещину, рассыпается на сотни осколков, раздирая в кровь его внутренности. Делает несколько жадных вдохов и таких же выдохов.
— Раз других вариантов нет, выдвигаю свой. Асю выкрал ее брат.
О том, что этот наркоша убил Ингу, Игнат упрямо молчит, даже когда Тимур сам связывает все концы. Потому что знает – сорвет Тимура. Его самого потряхивает от ярости, а память, как машина, перечисляет всех, у кого Крушинин может
Как, впрочем, и Тимур. И в этом они как никогда единодушны.
Асю находят через два дня. Сорок восемь тяжелых часов, когда нервы на пределе, а каждый шаг может обернуться ошибкой и стоить Асе жизни. Двое суток, за которые Игнат так и не понял, что у Тимура окончательно слетели тормоза.
Глава 16 Стася.
Запах. Вязкий, забивающий легкие, и приторный до тошноты. Есть только он и больше ничего: ни звуков, ни красок. Даже мысли забиты этим запахом. И это едиснтвенное, что помогает мне не сойти с ума, потому что думать страшно. Как и вспоминать. Вот только мозг настолько неизведанное существо, живое и устанавливающее свои правила, что отключаться упорно не желает: вспоминает, анализирует, ищет выход. Каждый удар сердца не сдает своих позиций. И плевать ему, что я даже сесть не могу.
Я лежу на чем-то твердом и холодном. Это что-то похоже на огромный плоский камень, к которому я надежно привязана – не шелохнуться. Ноги и руки стянуты веревкой, а на глазах – повязка. И рядом никого нет. Я знаю, что одна в этом запахе, как муха, прилипшая к ловушке, из которой теперь не выбраться. Иногда я пытаюсь не дышать, а когда делаю жадный вдох, легкие жжет нехваткой кислорода. И гниль этого помещения снова затапливает каждую альвеолу. А еще я пытаюсь разговаривать, потому что по какой-то нелепой шутке мой похититель не заклеил мне рот. Хотя, скорее всего лишь по причине, что я нахожусь там, где меня не сыщет ни одна живая душа.
Спина ноет, шея затекла, а руки и ноги едва чувствую, но паники больше нет. Я не рвусь в путах, как тогда, когда очнулась, не зову на помощь, даже похитителя разговорить не пытаюсь, потому что бесполезно. Но это вовсе не значит, что я смирилась со своей скорой смертью. Спасает крамольная мысль, если бы меня хотели убить – я была бы уже мертва. Даже приступ, вызванный введенным лекарством, похититель купировал быстро. А еще он поил и кормил меня два раза в сутки и сам водил в туалет. Поначалу я сопротивлялась, потом стало плевать. Гораздо важнее было понять, зачем меня похитили. Я спросила, за что пролежала с кляпом во рту до следующего приема пищи. это гораздо хуже, чем все мои путы вместе взятые. Я едва не захлебнулась запахом, который пропитал ткань кляпа и осел на языке. Спастись от него не было никаких шансов. Задавать вопросы расхотелось, как и разговаривать в принципе. С похитителем, но не со своим малышом.
Это странно: ощущать в себе другую жизнь. И хоть срок еще маленький, я не понимаю, почему это чудо позволили именно мне. Я же никто: никчемная девка, продававшая свое тело за дозу для брата, никем не любимая и никому не нужная. Я даже этому малышу не нужна такая. Разве из меня получится нормальная мать? Что я смогу дать этому ребенку? Чему научить? Как жертвовать собой ради того, кто искалечил жизнь двум таким замечательным
При мысли о Славке и Руслане горло сдавливает тисками, и я раскрытым ртом лихорадочно глотаю провонявший гнилью воздух. Я видела их обоих. Попросила Тимура о встрече, и он все устроил, ни о чем не спросив.
Славка живет в деревне, у тетки Игната Крушинина, и выглядит вполне счастливой: щебечет о пустяках, помогает по хозяйству и даже улыбается. Но стоит заглянуть в ее глаза без единого намека на жизнь и мороз ползет по коже. Говорят, что глаза – зеркало души. Так вот у Славки ее больше не было, потому что в ее взгляде зияет пустота. Чего не скажешь о ее брате. В его душе истинный ад, а черти пляшут в небесно-синих глазах. Впрочем, черти гуляют и по стенам его палаты в психушке. А я стояла у запертой двери с маленьким окошком, смотрела в его отрешенное лицо и…плакала. Слезы текли по щекам сами по себе, пока Руслан не протянул руку и не вытер их.
— Не плачь, Настена, все образуется, — с шальной улыбкой.
А я протянула ему скрученный в тубус холст, на котором черными мазками написан портрет Тимура. Руслан смотрел на него долго, а потом расхохотался. Настолько искренне и заразительно, что мой страх уступил место робкой улыбке.
— Откуда ты знаешь Сварога? — отсмеявшись.
— Я его жена.
— Это хорошо, — только и ответил, протянув мне обратно мой тубус.
Но портрет Тимура так и не вернул. Уже дома я обнаружила в тубусе свадебный подарок Руслана – проект коттеджа. В тот же день я возненавидела Вадьку так сильно, что мне казалось – я смогу его убить, встреться он мне.
А еще…я бы наверняка возненавидела и себя, но Тимур не позволил.
Тимур…
Думать о муже я себе решительно запретила. Мысли о нем вызывают невыносимую боль, потому что…
« …— Зачем ты на мне женился, Тимур?
— Дело в твоем наследстве, Русалка…»
В наследстве, которого у меня больше нет.
В тот день шел дождь. Черное небо вспарывали молнии. Я стояла у панорамного окна в доме Крутова, наблюдая, как он выпрыгнул из машины под ливень, запрокинул голову, явно наслаждаясь колкими каплями. А потом увидел меня и сердце пропустило удар.
Он влетел в дом промокший, ища только меня. Звал. А я так и осталась стоять у окна, прижимая к груди папку, когда он появился в комнате. Запыхавшийся, мокрый, с задорной мальчишеской улыбкой на губах, которую вдруг отчаянно захотелось потрогать. Так сильно, что мои губы закололо. И я отвернулась, не в силах смотреть на него, потому что знала – сорвусь и снова потеряюсь в нем.
Он подошел со спины, обнял за плечи, уткнулся носом в мои волосы.
— Как же я соскучился по тебе, – пробормотал, прижимая так крепко, что мне стало нечем дышать. — Ты вернулась…ты все-таки вернулась, а я дурак был, прости…я…
— Нет, – перебила, унимая глупое сердце, которое хотело верить его словам. Но я не могла. — Я не вернулась, Тимур. Я привезла тебе документы… на подпись…
— Документы? — переспросил, резко развернув меня лицом к себе. Скулы еще острее стали, щетина темнее, а глаза…в них я старалась не смотреть. — Какие, к черту, документы? Если ты о разводе…
— Нет, — снова перебила, пытаясь высвободиться из его горячих рук. Они обжигали, оставляли на коже метки даже через ткань рубашки. И я точно знала: мне от них никогда не избавиться.