Перекрестный галоп
Шрифт:
«ЗАДЕРЖКА С ПЛАТОЙ. ЕЩЕ РАЗ ТАКАЯ ЗАДЕРЖКА, И ПЛАТА ВОЗРАСТЕТ ДО ТРЕХ ТЫСЯЧ. ЕСЛИ НЕ ЗАПЛАТИШЬ, ПАКЕТ ИЗВЕСТНОГО ТЕБЕ СОДЕРЖАНИЯ БУДЕТ ПЕРЕДАН ВЛАСТЯМ»
Ясно и просто. Чистой воды шантаж.
Стало быть, «бесконечные отступления», о которых говорил отчим, были не что иное, как невозможность еженедельно выдавать шантажисту по две тысячи фунтов. В год набегало больше ста тысяч фунтов чистыми безналоговыми наличными. Неплохой доход. Неудивительно,
— Ты что здесь делаешь, черт побери?
Я так и подпрыгнул.
В дверях стояла мать. Я не слышал, как она спустилась на первый этаж. Был настолько поглощен чтением, что не осознал, что крики и споры у меня над головой прекратились. А записка шантажиста оставалась у меня в руке, так что теперь не отвертеться.
Я смотрел на нее. Она смотрела на мою руку и зажатую в ней бумажку.
— О господи! — произнесла она это почти шепотом, и еще я заметил: ноги у нее подкосились.
Я торопливо шагнул к ней, но не успел подхватить — так быстро она упала. Наверное, не смог бы, даже если б мы стояли рядом.
К счастью, упала она почти вертикально, на подогнувшихся ногах, не на живот и не на спину, а потому голова ее мягко опустилась на покрытый ковром пол. Но она потеряла сознание.
Я решил оставить ее как есть, лишь слегка выпрямил ноги. Знал: мне все равно ее не поднять. Затем с большим трудом опустился на колени и подложил ей под голову маленькую подушечку.
Она начала приходить в себя. Открыла глаза — они непонимающе смотрели на меня.
А потом вдруг все вспомнила.
— Все хорошо, — сказал я, чтоб успокоить ее.
Впервые за все время, что я помню, мать была явно напугана. Вернее, боялась просто до безумия — глаза дико расширены, на лбу проступили мелкие капельки пота.
— Ты полежи, — сказал я. — Сейчас сбегаю, принесу тебе воды.
Я вышел в кухню налить стакан воды. И пока тонкая струйка бежала из-под крана, аккуратно положил записку от шантажиста обратно в конверт и убрал его в карман вместе с выписками из частного банковского счета. Вернувшись, я увидел в кабинете отчима, он стоял на коленях рядом с женой, бережно держа в ладонях ее голову.
— Что ты с ней сделал? — гневно спросил он.
— Ничего, — спокойно ответил я. — Она просто потеряла сознание.
— Почему? — озабоченно спросил он.
Я хотел придумать какое-то псевдонаучное объяснение, ну, к примеру, что кровь плохо поступала в мозг, но затем отказался от этой идеи.
— Дерек, он знает, — все еще лежа на полу, пробормотала мать.
— Знает что? — нервно спросил он.
— Все, — ответила она.
— Быть этого не может!
— Всего я, конечно, не знаю, —
Для того чтоб привести в чувство их обоих, понадобился бренди, не вода, и я тоже отхлебнул чуток.
Мы сидели в гостиной, в глубоких обитых ситцем креслах с высокими спинками. Лицо матери было бледно и почти сливалось по цвету с бледно-кремовыми стенами за спиной, а руки тряслись, и о края бокала, из которого она пила, стучали зубы.
Дерек, отчим, сидел, плотно сжав губы, на краешке кресла и отпил глоток «Реми Мартин» с таким видом, точно этот напиток давно вышел из моды и вызывал у него отвращение.
— Расскажите мне все, — попросил я, наверное, уже в двадцатый раз.
И снова ответа от них не последовало.
— Не хотите говорить мне, ладно, — сказал я. — В таком случае мне остается только обратиться в полицию, сообщить о факте шантажа.
На секунду показалось — мать снова потеряет сознание.
— Нет, — пробормотала она, едва шевеля губами. — Пожалуйста, не надо.
— Тогда объясни мне, почему не надо, — сказал я. Каким четким и звучным показался свой голос в сравнении с полушепотом матери.
Снова вспомнились слова чернокожего сержанта моего подразделения в Сэндхерсте: «Команды следует подавать соответствующим тоном. Половина сражения выиграна, если ваши люди верят, что вы знаете, что делать. Даже если на самом деле этого не знаете, просто громкий решительный тон вселяет в них уверенность».
Сейчас я командовалситуацией, и неважно, верили мне мать с отчимом или нет.
— Потому что тогда твоя мать отправится в тюрьму, — тихо произнес Дерек.
«Должно быть, бренди ударил мне в голову», — подумал я.
— Не говори глупостей, — сказал я.
— Это не глупости, — ответил он. — Отправится. И, возможно, я тоже, как ее сообщник.
— Сообщник в чем? — спросил я. — Вы что, кого-то убили?
— Нет, — он выдавил улыбку. — До этого еще не дошло.
— Тогда за что?
— Налоги, — ответил он. — За неуплату налогов.
Я взглянул на мать.
Теперь у нее дрожали не только руки, все тело, и она плакала — открыто, никого не стесняясь. Прежде мне никогда не доводилось видеть ее плачущей. И уж определенно, сейчас она совсем не походила на женщину, которой гордилась вся деревня. Она была лишь тенью, жалким подобием того человека, которому всего лишь месяц назад вручали Национальную премию «Женщина года» и показывали церемонию по телевизору. И еще она сразу стала выглядеть гораздо старше своих шестидесяти лет.