Перелет
Шрифт:
— Ты без особой симпатии рассказываешь о генералах.
— Без особой симпатии?.. Кстати, к нам они тоже не питали теплых чувств. Нам же они вообще представлялись какими-то ископаемыми. Подумай сам, мы прибыли в Москву охваченные желанием действовать, надо ли говорить, что оба мы рисковали жизнью, и не только своей, но и жизнью детей. А у генералов в Москве мы не заметили ни желания действовать, ни принимать решения; «генеральский корпус» гадал, как развиваются события на родине, и проводил долгие зимние вечера за игрой в бридж, парясь в русской бане, просто ожидая, когда их «позовут». Отец однажды не выдержал и вспылил, когда кто-то из генералов заметил, что, дескать, неплохо бы доставить сюда «какого-нибудь политика…». Отец заявил, пусть, мол, они только скажут, кого им доставить,
— Ты считаешь, что они должны были действовать решительнее?
— Несомненно, были б у них какие-то более конкретные представления, взгляды, пусть даже неверные, которые потом на родине пришлось бы корректировать, все равно к их мнению прислушались бы в гораздо большей степени, а так их просто оставили в покое, почти забыли о них. Даже мы однажды устроили «бунт». Было это еще в той самой небольшой квартирке, где нас поселили с отцом после прибытия в Москву. Его отвезли к Кузнецову, а потом нас больше не беспокоили. Поначалу мы думали о том, что идет выяснение, кто такие, как-никак мы явились без документов и письменных полномочий и могли утверждать все, что угодно. Хорошо. Но вот уже пошел четвертый день, и по-прежнему к нам никто не приходил. Тогда отец написал письмо, что он, мол, приехал в Москву не зимовать, а с определенной целью и. поэтому очень удивлен и т. д.
(Не забудь, что из дома выходить мы просто не могли. Не потому, что нас держали взаперти, а потому, что у отца с собой не было никакой другой одежды, кроме мундира. Было бы по крайней мере странно, если бы он отправился в нем разгуливать по московским улицам, где по-прежнему на каждом шагу, задрав стволы к небу, стояли зенитки…) На следующий день после того, как письмо было передано, у нас снова появился полковник в каракулевой папахе. Реакция на письмо была положительной. Нас вывели на прогулку, а когда отец попросил почитать газету, каждое утро в квартире стала появляться свежая «Правда». С той поры у нас пошли визиты и посещения: мы побывали у Белы Миклоша и Яноша Вёрёша, отец вел переговоры с Кузнецовым и т. д. Понятно, если человек беспокоится, подгоняет, торопит, значит, хочет действовать, и с ним имеет смысл работать.
— Какие у тебя сохранились впечатления о Москве военных лет?
— В Москве до самого окончания войны сохранялось затемнение. У нас в Венгрии это означало синюю бумагу на окнах, синие лампочки, а в Москве — тяжелые портьеры, шторы, вечерами — безлюдные улицы. Разумеется, я не могла по-настоящему узнать, как и чем жила Москва в те дни, потому что гулять нас выводили вечером, когда на улицах почти никого не было. Для Москвы тех дней были характерны висевшие повсюду огромные аэростаты, которые обычно крепились невысоко, но в случае воздушной тревоги быстро поднимались вверх, создавая преграду самолетам противника. И конечно, я запомнила салют. Москвичи отмечали победы Красной Армии праздничным фейерверком. Салют устраивали по поводу освобождения городов от фашистов. Мы вскоре привыкли к вечерним прогулкам, проходили они по одному и тому же маршруту — до конца какой-то маленькой улочки, потом через парк, в конце которого находился Дом Красной Армии, и обратно. Я не помню, как называлась эта улица, но отец, побывав недавно в Москве, отыскал этот район, он сказал, что едва узнал эту часть города, так ее перестроили.
ЗАПИСЬ, СДЕЛАННАЯ НА ОСНОВЕ МОСКОВСКОГО ДНЕВНИКА ГАБОРА ФАРАГО: «8 октября, ровно в полночь, венгерская делегация прибыла в Кремль, в кабинет народного комиссара иностранных дел Молотова.
Огромная комната, напоминающая зал, стены которой были обшиты дубовыми панелями. На стенах всего несколько картин, посреди комнаты — большой письменный стол. На полу перед столом — огромный персидский ковер бордового цвета. На лестнице членов делегации встретил Литвинов. Он был в дипломатическом мундире, Молотов же в обыкновенном штатском костюме. Молотов
Предварительные условия соглашения о перемирии, лежавшие на письменном столе Молотова, по сути дела, представляли собой декларацию, которую должны были подписать члены венгерской делегации. В ней было сказано, что выработанный в соответствии с волей народов Советского Союза, Соединенных Штатов Америки и Великобритании текст нижеследующего договора наместник Миклош Хорти, а по его поручению поименно названные члены венгерской делегации, обладающие необходимыми полномочиями, принимают, а также согласны с предварительными условиями, содержащимися в данном заявлении.
А они были следующими:
Венгрия обязуется вывести свои войска с территорий, которые были ею получены после 31 декабря 1937 года, а также ликвидировать все административные органы власти. Уход с этих земель должен был осуществлен в десятидневный срок. Отвод войск должен начаться в тот день, когда венгерское правительство получит текст данного соглашения. Для его осуществления и контроля выполнения союзные державы формируют из своих представителей комиссию, председателем которой станет представитель СССР. Ее решили назвать Союзной контрольной комиссией.
Венгрия обязуется порвать все связи с фашистской Германией и объявить ей войну. Советское правительство выражает готовность оказать Венгрии в этом содействие своими вооруженными силами. [51]
Молотов сам зачитал текст соглашения, заявив, что делает это с согласия и по поручению правительств трех союзных держав, добавив, что в случае одобрения данного текста Миклошем Хорти и его полномочными представителями в Москве вскоре может быть созвано заседание комитета из представителей союзных держав и Венгрии для выработки окончательного соглашения по перемирию. Переговоры в кабинете Молотова продолжались до трех часов ночи, после чего генерал Фараго направил в Будапешт телеграмму, в которой слово в слово воспроизводил текст декларации.
51
Изложение дневниковых записей.
На другой день, 9 октября, был получен ответ регента. Хорти давал нам полномочия для подписания предварительных условий соглашения о перемирии. Он сообщал также, что специальный курьер везет через Кёрёшмезё письменные полномочия для делегации. На следующий день в новой телеграмме регент информировал, что принимает все условия соглашения, но просит строжайшим образом соблюдать тайну о перемирии до тех пор, пока в Будапешт не прибудут с фронта армейские части, чтобы противостоять находящимся там большим военным силам немцев.
КОММЕНТАРИЙ ОТЦА (1978 год): — Совершенно очевидно, что ни Габору Фараго, ни позднее Беле Миклошу в октябре 1944 года не потребовалось брать на себя какую-либо политическую роль. Фараго потрясло предложение А. И. Антонова, чтобы венгерская армия сложила оружие. Действительно, венгерская армия на Татарском перевале была под угрозой окружения, но все-таки была еще достаточно сильна для того, чтобы удерживать линию обороны на востоке. В Будапеште дело представляли себе совсем иначе. Таким образом, в ходе переговоров Фараго мог договориться и с успехом отстоять позицию, по которой подготовленная к переходу на сторону СССР армия под командованием Белы Миклоша поворачивала бы оружие против немцев. Вместо этого Фараго начал политический «зондаж» в отношении дальнейшей судьбы регента и сохранения в Венгрии существующего строя… Однако советским людям действительно было трудно представить, что Хорти, контрреволюционер и реакционнейший политик, душитель второй в мире советской республики, вдруг превратится в искреннего друга СССР, который уже давно только и ждет для этого подходящий момент. Но времени для того, чтобы точно все взвесить, уже не было.