Переодетые в чужие тела
Шрифт:
Между ними, будто проснулась, ничего не соображая толком -- не зная, чью принять сторону и чей выражать интерес, озадаченная теперь пауза.
Юля ждала определенного ответа, от кото-рого, как сейчас понимал Миша, определялись их дальнейшие отношения. Юля это понимала тоже.
– - Что ж...
– - заговорил молодой человек, чувствуя, как продолжает незримо присутствовать, словно прислушиваться, проснувшаяся пауза к интонациям его зазвучавшего голоса.
– - Если ты не станешь возражать, Юленька..., я сопровожу тебя завтра к твоему
– - Да. Я хочу этого, -- тут же согласилась она.
– - Но я не могу поручиться за то, что нас пустят к нему, -- словно предлагая отказаться от подобной затеи, с интонацией надежды на это, сказал Миша.
– - Пусть... они только попробуют не пустить.
– - Злым шепотом проговорила Юля, не обращая внимания на чувственный намек молодого человека.
– - Я взорву это заведение, уничтожу.
И снова пауза, которая теперь, словно заметалась между молодыми людьми, от одного к другому: одного пытаясь успокаивать -- другого подталкивая, убеждая говорить, а не молчать.
"Столько вымученных ожиданием лет, чтобы, в конечном итоге, прийти к тому, что любимая, наконец-таки, -- станет понимать меня, согласна принять меня, но... прежнего, которого теперь нет и не может быть".
– - Думалось Василию Федоровичу.
– - "Зловещая несправедливость!.. И ничего ведь, действительно, не исправишь теперь, ничего... Она опять будет рядом, к этому стремился, будет любить...но, не меня, и все же, меня! И от этого... еще больнее. Еще бессердечнее уклад и милость судьбы, уходя от которой, можно угодить не дальше, чем еще в большую боль и страдание...
Смирение. Вот чего не хватило, не хватает и сейчас. Будь она трижды проклята, жажда, отнимающая глаза, но надежда..., только она не изменна, если остался еще, хотя бы клочок разума в тупике моего положения! Ведь остался... Я все понимаю, а значит... буду бороться, но теперь уже не так, как я это делал раньше. У меня... выбора нет.
Надо идти и начинать все заново. Я уступил свое место и занял чужое. Я дважды нарушил свое благополучие, нарушил судьбу, попытался исправить ее ошибку в своих правилах. А у судьбы другая орфография! И мои правила поставили лишнюю запятую..."
Миша нервно вскочил с кровати и подошел к окну. Он смотрел на облуненный светом двор, на Луну, которой нечего было скрывать в своем полнолунии. И он, впервые в своей жизни понимал, что он, и в самом деле -Мертвяк, Аршиинкин-Мертвяк. Он понимал, что он уже действительно, и в самом деле, мертв и что он сам закончил, оборвал свою жизнь там, в Интеграль-ной фирме, и навсегда.
Он сейчас понимал, что уже принял бесповоротное решение о дальнейшем своем существовании.
– - Она взошла хрустально-молодою, -- сказал Миша, не поворачиваясь к Юле, всматриваясь в лунное небо.
– - Кто?
– - не громко спросила Юля.
– - Она..., взошла хрустально-молодою..., совсем, едва заметною, Луна, -- сказал молодой человек и глубоко, волнительно вздохнул.
–
Висела
Моей судьбы наверно в том вина...
Копил годами солнечную усталь
Я для раздумий, и пришли они...
Я понял, что воспитывая чувства,
Позволил мыслям одичать в тени...
Я до сих пор оглядываю дали,
Надеюсь, что зайду за горизонт!
Восходы все еще не отпылали,
Еще не оступался я с высот...
Отзапятаюсь. В жизни так ведется, -
Всегда над нами остается высь!
И в полный круг моя Луна сомкнется,
И так отпишет белой точкой жизнь...
– - Чьи это строки?
– - спросила Юля.
– - Я считаю, что строки принадлежат на тот момент, когда они звучат, всегда тому, кто их читает, а вообще-то...
– - это строки вашего отца, Юленька. Ты их наверняка не знала, совершенно случайно они оказались у меня.
– - Ты говоришь так, что можно подумать, папа подарил тебе целую тетрадку своих стихов, Миша.
– - будто укорила Юля.
– - Нет. Не тетрадку, -- загадочно проговорил Миша, продолжая смотреть на Луну.
– - Точка, -- сказала Юля.
– - Да. И она отписала его жизнь.
– - Немедленно извинись, Миша, ты сказал какую-то гадость. Мой отец жив, и он еще будет жить, слышишь!
– - потребовала Юля.
– - Юленька!
– - будто опомнился молодой человек и отвернувшись от окна, прошагал к белеющему силуэту в кресле.
– - Я просто оговорился, -- жалобно сказал он, припавши к Юлиным коленям и исцеловывая нежные ее руки.
– - Я совсем не то имел ввиду. Я хотел сказать: отписала одну из частей его жизни, но будут еще и другие. Прости меня, Юленька. Я проговорил это в каком-то чертовом забытьи, прости.
– - Мы действительно завтра идем?
– - спросила Юля, не наклоняясь к Мишиным ласкам, будто отшатнувшаяся от них -- так она сидела в кресле, недоверчиво откинувшись на его спинку.
– - Да. Я же сказал -- Да! Сейчас же..., я позвоню Вере домой, прямо сейчас! Я буду настой-чив. Она не откажет.
– - Звони, -- потребовал Юля.
Несколько секунд Миша продолжал сидеть оцепенело.
– - Звони же!
– - настойчиво прикрикнула Юля.
– - Конечно, -- оживился молодой человек и тут же ловко встал во весь рост на ноги и решительно прошел к журнальному столику у кровати, на котором стоял телефон, сел на кровать, снял трубку с аппарата.
Не через долго, зазвучал его голос...
– - Алло, -- сказал он.
– - Да, -- ответили ему.
– - Это вас беспокоит Миша. Будьте добры, пригласите к телефону Веру.
– - Кто ее просит?
– - Это я, Миша.
– - Зачем вы звоните сюда? Этот номер для экстремального случая.
– - Можете считать, что это именно так, Георгио Фатович. Позовите Веру.
– - Вы что... не один? Ваша дочь рядом?
– - Да.
– - Весьма не осторожно, Василий Федорович, весьма. Вера!.. Возьми трубку...