Переписка Виктора Сосноры с Лилей Брик
Шрифт:
А все остальное, все эти пьянства, больницы, друзья в кавычках, любовь надуманная и в кавычках — только синий круг перед глазами, разделенный радиусами на спектры, — геометрия творчества и жизни, но не жизнь, которая по страничке? Думаю, что так было у всех, кто — писал. Не писал роман, скажем, или поэму, а писал — себя, писал свое сердце и кишки, свою смерть в конце концов.
Никак не приучить себя к радостям несложным и нехитрым: сегодня ночью была такая шарообразная луна, сиреневая, сквозь решетки рам, смотрел как она движется, и было хорошо, а по луне ползал комар (это по стеклу). Никакие не образы — так, мазок — луна с комаром, банально, а наяву — красиво. И куда проще!
Как же в Москву собраться? С постельного режима меня не снимают! Просто не терпится
Спасибо Марьяне за участие.
Так что я в рабочей форме. Все по солдатской формуле: нас бьют, а мы крепнем (здесь «бьют» смягченная форма солдатского глагола). ВСЕ — УЕЗЖАЮТ. Посылаю вам небольшой стишок на отъезд Я. Виньковецкого [256] , художника-абстракциониста, а в общем-то этот стишок — и себе.
255
Этот замысел остался неосуществленным.
256
Яков Аронович Виньковецкий (1938–1984) — геолог, художник-абстракционист, писал стихи и эссе, в 1975 г. уехал в США, работал в Хьюстоне в нефтяной компании «Эксон», покончил с собой.
Вот как живу.
Переводить нечего. И веселыми глазами смотрю в «будущее», где еще много страничек. А что еще нужно?
Будьте здоровы, дорогая Лиля Юрьевна! Василию Абгаровичу — приветствия. От Анны — тоже! Она очень возгордилась от Вашей строчки, где Вы пишете, что спасибо ей, что она со мной. Прямо расцвела на глазах.
Спасибо и Вам!
Ваш В. Соснора
85
16. 1. 76
Дорогая Лиля Юрьевна!
Только вчера сошел с бюллетеня. Ничего страшного, но противно: опять почки (с 17 декабря). На Новый год были мои знакомые и незнакомые француженки, рассказывали про Париж и с восхищением — про Вас в Париже.
Рассказывали про номер журнала, который хотят посвятить мне, про необъяснимое поведение Робеля. Если он действительно хочет издать их большим блоком, тогда по-своему он прав. Тогда — это его дело. Но если стихи просто лежат, как антиквариат, — тогда просто снобизм какой-то, что ли? А я при чем? А мои стихи — при чем?
В общем-то, я обленился. Эти чертовы лекарства держат все время в состоянье полусна. Сплю и читаю. Ничего не пишу. Ни строчки. Вернее, читать нечего, перечитываю Эдгара По, Мериме, Мопассана, Гофмана и… Геродота.
Лежит в моем столе 14 бредовых рассказов, жалко мне их, но, кажется, так и пропадут. Это почище «Дня Будды». Попробовал перечитать Бунина. Это невозможно. Ничего невозможно перечитывать Бунина, кроме «Снов Чанга». А уж стихи —…как и над Горьким, можно поставить эпиграф: «Эта штука сильнее „Фауста“ Гете» [257] , то есть — рифмачество, в духе деревянных дорических колонн.
257
При посещении Сталиным М. Горького в Москве в 1931 г. он попросил его прочитать написанную еще в 1892 г. сказку «Девушка и смерть». По окончании чтения Сталин написал на последней странице: «Эта штука сильнее чем „Фауст“ Гете (любовь побеждает смерть)».
В Клюеве [258] разочаровался: это мощно, мрачно и… мертво. Такой мускулистый, многодумный сектант-скопец. Да что там!
Единственное,
258
Николай Алексеевич Клюев (1884–1937) — поэт из старообрядцев, расстрелян.
В жизни же моей — ничего. В самом прямом и точном смысле этого слова. В Москву собираюсь, но не мог ехать из-за бюллетеня (каждые два дня нужно ходить отмечаться). А теперь постараюсь в начале февраля.
Здоровы ли вы?
Обнимаю Вас и Василия Абгаровича!
Анна — тоже! (приписано)
Ваш всегда — В. Соснора
86
26. 2. 76
Дорогой Виктор Александрович, я, конечно, свинья, что так долго не писала Вам. Но я толком не понимаю, чем и кем занимается сейчас Робель. Знаю только, что они приедут летом по приглашению Алигер. [259] Знаю, что он думает о Вас и что должна была выйти Ваша книга. А Клод сказал мне, что в любое время с радостью пригласит Вас официально.
259
Маргарита Иосифовна Алигер (1915–1992) — поэт.
Мы живы. Гриппом пока не болели. А больше про нас и сказать нечего! Сердечнейший привет Анне.
Не мстите мне — напишите о себе.
Любим, обнимаем.
Лили
(на обороте)
Вспомнила Ваше старое письмо. Стихов Нерона нет нигде. Спрашивала и в Париже.
До свиданья когда-нибудь, милый!
Все та же.
Л. Ю. Б.
87
4. 5. 76
Дорогая Лиля Юрьевна!
Мой день рожденья — 40 — «Декамерон 40!» помните польский фильм? [260] — прошел; сижу на диете. Наконец-то нашел прекрасного врача, который принял на себя крест наблюдения надо мной (мы почти сверстники, но я — неандерталец, а он — профессор, лучший в Ленинграде по почкам — хвастаюсь). Я ведь три года вне наблюдений, мой врач уехал — Туда, вот и валяюсь. Сей человек — просто спасенье, молю Бога, чтобы не уехал, я буду выполнять все его экзекуционные предписанья, как и выполнял прежде с тем, только молю Бога, чтоб тоже не уехал, ибо в Ленинграде он — последний из династических врачей. Вот — веселю Вас!
260
«Декамерон 40» — польский фильм (1971) режиссера Яна Будкевича по новеллам П. Мериме, Р. Л. Стивенсона и О. Генри (в русском прокате — 1974 г.).
Празднество мое прошло с торжественными тостами, растрогали тем, что даже не хоронили, как бывает на юбилеях. Народу было всего двадцать человек, никого нового. Приехали из Львова брат и сестра (сводные). Нас ведь, братьев и сестер, — семеро от четырех жен моего знаменитого воина- папы. О двоюродных — и говорить страшно, что-то штук тридцать-сорок. Как видите, я обладатель гигантских родственных «связей» чуть ли не во всех городах СССР (по отцу) и чуть ли не во всех странах мира (по матери). Гигантомания какая-то! Но — мало с кем и знаком-то. И мало кто и подозревает об этой родственности.