Переправа
Шрифт:
— Рут! — раздается громкий голос. — Ты дома?
О, слава Богу, в которого она не верит. Это Эрик Андерсен.
Смеясь и плача, Рут бросается открывать дверь. На пороге стоит улыбающийся Эрик в черном плаще, в руке у него бутылка виски.
— Привет, Рути, — говорит он, — выпьем на сон грядущий?
Глава одиннадцатая
— Затопляемые ландшафты обладают своей особой магией. — Напевный голос Эрика разносится над примятой ветром травой. — Возьми Данвич, поглощенный морем город, и звонящие под водой церковные колокола. Возьми затопленный
Рут с Эриком идут берегом моря, под ногами хрустят сотни ракушек, выброшенных на берег приливом. Вчерашний ливень сменился прекрасным зимним днем, холодным и ясным. Ужасы прошлой ночи кажутся далекими. Невозможно поверить, что Спарки мертва и ей самой угрожает опасность. «И все же, — думает Рут, идущая с трудом рядом с Эриком, — это так, и это случилось».
Вчера вечером она бросилась в его объятия, задыхаясь от слез. Эрик был очень любезен, вспоминает она, усадил ее, сварил кофе, добавил туда виски. Она рассказала ему о Спарки, и он предложил устроить ей похороны викинга — погребальный костер, уплывающий в море. Рут, хотевшая похоронить кошку в саду под яблоней, промолчала, но поняла, что Эрик высоко ценит душу Спарки, считая ее достойной такой чести. Ее мать, вспоминает она, говорила, что у животных нет души. Еще одно свидетельство против существования Бога.
Ночью Рут боялась остаться одна, поэтому Эрик спал у нее на диване, согнув длинные ноги в ее спальном мешке, и не выразил недовольства, когда Флинт разбудил его в пять часов, принеся мертвую мышь. «Он настоящий друг, — думает Рут. — Несмотря ни на что, чудесно видеть его снова, вновь идти с ним по Солончаку».
После завтрака Эрик предложил взглянуть на место хенджа, и Рут с готовностью согласилась. Ей нужно уйти из дому, в темных углах которого она ежесекундно ожидает увидеть мордочку Спарки. Нет, лучше быть на открытом воздухе, береговом просторе под высоким голубым небом. Она и забыла, как широк берег во время отлива. Песок тянется на мили, кое-где поблескивают заливчики, прибитый волной сушняк чернеет на фоне горизонта. Пространство выглядит бесконечным, совершенно ровным, но Эрик точно знает, куда идти. Широко шагает, окидывая взглядом даль. Рут в надежных резиновых сапогах спешит следом.
Ночью ветер нанес из песка странные сооружения и гребни. У моря поверхность более ровная, усеянная пустыми устричными раковинами и дохлыми крабами. К морю текут ручейки, иногда встречаются довольно широкие окна. Рут шлепает через одно из них, вспоминая лето раскопок хенджа, ощущение песка под босыми ногами, холод воды и острую боль от ходьбы по ракушкам. В конце дня ее ступни были покрыты крохотными порезами.
— Ты по-прежнему считаешь, что хендж нужно было оставить на месте? — спрашивает Рут.
Эрик поднимает лицо к солнцу, зажмурив глаза.
— Да, — отвечает он. — Его место здесь. Он обозначал границу. Нам следовало с почтением отнестись к этому.
— Для доисторических людей границы были важны, так ведь?
— Несомненно. — Эрик осторожно перешагивает через быстрый ручей — он без резиновых сапог. — Поэтому они обозначали их погребальными курганами, святилищами, приношениями предкам.
—
Во время завтрака Рут рассказала Эрику о своей находке — о девочке с выбритой головой и веточками, обвитыми вокруг рук и ног, о торках и монетах, о волнующем местонахождении костей.
Эрик колеблется.
— Думаю, да, — отвечает он наконец спокойным, мерным голосом лектора. — Границы на древних ландшафтах иногда обозначали одиночными погребениями. Возьми, к примеру, тела на Ютландии.
Рут вспоминает ютландские открытия: обнаруженные в воде дубовые гробы с телами из бронзового века. Среди них было тело молодой женщины, и Рут помнит главным образом ее одежду, поразительно модную сегодня вышитую мини-юбку и топ из дубленой кожи.
— Что думает Техно? — спрашивает Эрик.
— Фил считает это случайностью. Не видит никакой связи между останками из железного века и хенджем.
Эрик фыркает.
— Как только этот мальчишка стал археологом! Неужели не понимает, что если это место было священным для людей в каменный и бронзовый века, оно осталось таким и в железном? Что важен сам ландшафт. Это пограничная зона между землей и водой — разумеется, она особенная.
— Для нас вовсе не особенная.
— Да? Это земля Национального треста [11] , природный заповедник. Разве это не современный способ сказать, что он священный?
Рут думает о Национальном тресте, о сентиментальных женщинах в стеганых пальто, продающих сувениры у ворот замков. Это не ее представление о святости. Потом вспоминает Дэвида и то, как он говорил о перелетных птицах. Дэвид, осознает она, считает это место особенным.
Эрик внезапно останавливается. Смотрит на песок, неожиданно ставший темным, заиленным. Проводит черту своим щегольским ботинком. Под ней песок поразительно синий.
11
Организация по охране исторических памятников, достопримечательностей и живописных мест. Основана в 1895 г.
— Обуглившиеся корни древней растительности, — говорит Эрик. — Мы приближаемся.
Оглядываясь, Рут видит слева купу деревьев и церковный шпиль вдали. Значит, они рядом с кругом хенджа. Но песок, серый под зимним солнцем, ничего не возвращает. Что попадает в эти пески, то остается там навсегда.
Рут вспоминает, как выглядел хендж в тот летний вечер десять лет назад — кольцо узловатых деревянных столбов, зловещее, таинственное, словно бы поднявшееся из моря. Вспоминает Эрика, стоявшего перед столбами на коленях, в молитвенной позе. Дрожь, прошедшую по телу, когда она впервые вошла в этот круг.
— Вот он, — говорит Эрик.
Здесь нет ничего, кроме слегка возвышающейся круглой площадки, более темной, чем окружающий песок, но Эрик держится так, будто вошел в церковь. Стоит совершенно неподвижно, закрыв глаза, потом касается земли, словно на счастье.
— Священная земля, — произносит он.
— Так сказал бы Катбад.
— Катбад! Ты его видела?
— Да… Эрик?
— Что?
— Почему ты не говорил, что хорошо знаешь Катбада, что он был твоим студентом?