Перепутья
Шрифт:
— Ну и что, Эгляле, пусть даже крещеный: что крестился, это ничего, лишь бы своих богов не забывал, — утешила ее подруга Будоне.
— Мой не крестился и, уезжая на войну, богу Ковасу двух тетеревов пожертвовал. Обещал золотое кольцо или шелковый платок из Вильнюса привезти, — похвасталась третья девка Рутяле.
— А мне ничего не надо, лишь бы сам живым да здоровым вернулся, — покачала головой Эгле.
— Вернется, Эгляле, вернется, только не сокрушайся так, голубушка, — снова утешала ее Будоне.
— Когда в Пруссии воюют, то наши парни или совсем не возвращаются, или богатые подарки привозят, а уж из Вильнюса не ждите, девушки, ни золотых
— Помню, я еще девчонкой была, когда светлейшая княгиня Бируте по нашим местам проезжала, — дальше рассказывала своим служанкам боярыня, — ни шелковых платков, ни золотых колец — в белом повойнике, в домотканой юбке… А князь тем и отличался от своих бояр, что был самым сильным. Статный был мужчина, стройный. Побывали они и в нашем замке, и в Арёгалу заезжали. По пути все святилища навестили.
— А Витаутас вместе с ними был? — спросила Рутяле.
— Князь Витаутас тогда еще маленький был. Я их обоих с Ягайлой в тот или на другой год, не помню уже, в Тракайском замке видела. Ведь такие хорошенькие мальчики… И кто мог подумать, о Праамжюс!.. — И боярыня глубоко вздохнула.
Помолчав, она продолжала:
— А потом, помню, когда пронеслась молва, что князь Кестутис в Кревском замке… задушен, а Витаутас в подземелье… как заволновался народ, как заволновался… Оседлали бояре коней, и все в Креву Витаутаса вызволять… Поехали в Вильнюс; говорят, Ягайла устроил для них такой пир: немецкое пиво, вино, сладкий медок… Напоил бояр… А похороны, какие похороны Ягайла своему дяде устроил: одних плакальщиц более полусотни было… А потом велел всем боярам домой отправляться.
— А Витаутас как?
— Витаутас?! Разве не знаешь, голубка, как Витаутас сбежал: Мирга, служанка княгини, Витаутаса спасла; переоделся он в ее платье и сбежал… Потом, когда князь из Пруссии вернулся, всему ее роду боярство пожаловал, поместьями одарил…
Девки слушали, вертели свои прялки и вздыхали.
Лаймуте тоже слушала, но в то же время смотрела в окошко на двор, мечтала и ждала, не прилетит ли снова сорока. С тех пор как рыцарь Греже на охоте на руках вынес ее из болота, она не переставала мечтать, думать о нем, и скучно становилось ей в обществе служанок. Боярин Скерсгаудас в платье витинга, правда, был и храбрый, и свой, жемайтиец, и даже покрасивее, но тот, о Перкунас, крестоносец — совсем похитил ее покой.
Для женщины красота мужчины, его слава, его богатство — ничто по сравнению с той прелестью, которая складывается из его внешности и сердечных тайн.
«Ах, почему он крестоносец?! Хотя и не такой жестокий, как Ганс Звибак, но все равно крестоносец, крестоносец…»
— Ну, девушки, спойте что-нибудь, все ж не так скучно прясти будет, — весело заговорила боярыня. — Лаймуте, что ты так засмотрелась? Наверно, крестоносцы упражняются? Иди сюда, нечего смотреть.
— Никого там нет, мамочка, я просто так смотрю, как паутинки летают.
— Ну, девки, пойте. Лаймуте, начинай.
— Запевай, Эгляле.
— Ты запевай, Будоне, я тебе подпою.
— Нет-нет, Эгляле, ты запевай — у тебя голос красивее.
— Ну хорошо, сестрички, только окошко вставьте, чтобы опять не притащился этот крестоносец, Оскар Фукс.
— Мамочка, а ты знаешь, что значит по-немецки «фукс»? — защебетала Лаймуте.
— А
— Да лиса!
— Ха-ха-ха, — рассмеялись девушки, — он и правда похож на лису.
— А уж трус, какой трус, один в чулан ни за что не пойдет!
— Намедни он сунул голову в чулан, а я как хлобыстну половой тряпкой по роже! Как прыгнет назад — думал, что лаума поцеловала.
— А я, сестрицы, вчера нарочно подвязала козе колокольчик и пустила ее в кусты. Услышал Фукс и побрел следом. Думал, что какая-нибудь из нас за хворостом пошла. Ха-ха-ха…
Все рассмеялись.
— Ну, пойте, девушки.
Лаймуте вставила окошко.
Эгле откашлялась, поправила кудель и запела:
О солнышко-матушка, с нами будь, с нами! А тученька-батюшка, будь с пруссаками! Горы прусские, как пламя, Наши — плещутся волнами, О матушка-солнце!И все женщины особенно бойко и прочувствованно повторили последние три строчки. Эгле пела дальше:
О солнышко-матушка, сжалься над нами! О тученька-батюшка, будь с пруссаками! Нивы прусские, как пламя, Наши — плещутся волнами, О матушка-солнце!— Слышите, уже кто-то шляется вокруг, — кратко заметила Будоне.
— Не обращайте внимания, девушки, пойте, не войдут, — подбодрила боярыня.
Посылайте, ветры, на Пруссию тучи! Проливайтесь, тучи, дождиком могучим! Непогода нам постыла, Пусть бы солнце посветило, О матушка-солнце!Мимо затянутого бычьим пузырем оконца горницы мелькнули две тени, и в сенях кто-то зашевелился.
— Пойте, девчата, — подмигнула боярыня.
Полетели тучи на Пруссию стаей! А над нами солнышко занялось, блистая…Но тут распахнулась дверь горницы, и вошли рыцарь Дранк и Ганс Звибак.
— Слава Иисусу Христу! — сказали оба гостя.
— И мы своих богов славим, — ответила боярыня.
— И мы, и мы, — откликнулись девушки, вставая у своих прялок и позванивая колокольчиками-бубенцами на голове и шее.