Пересечение
Шрифт:
— Что с тобой? — ударил его голос Тани. — Ты что, не слышишь? Я говорю, ребенку нужны репетиторы. Сейчас без них в вуз не пробьешься. О чем ты думаешь?
Павел поднял глаза, посмотрел на Таню, пожал плечами.
— Ну и бери их, репетиторов. Деньги есть…
— Откуда? Или, может быть, ты получил наследство?
Начался их обычный, нескончаемый диалог о деньгах.
Деньги вообще-то были, и немалые, но и расходы — тоже: на машину, на дачу, на новую мебель. И все было нужно, одно тянуло другое, и ничто не приносило радости. Сейчас они собирались купить арабский гарнитур в гостиную.
— Хорошо, — устало сказал он. — Что-нибудь придумаю… Спасибо за ужин, я к себе…
Он ушел в кабинет, раскурил трубку, включил тихую музыку, лег на диван и снова, как тогда, в ванной, закрыл глаза. «Прощай, я ухожу… — печально пел низкий женский голос. — Прощай навсегда…»
— Боже, как трогательно!
Павел вздрогнул, открыл глаза. В дверях стояла Таня: черные глаза смотрят с издевкой, рот перекосила улыбка.
— Это мы так тоскуем о даме сердца? А, гроза секретарш?
Что она этим хочет сказать? Та, в Индии, действительно была секретаршей, Галя тоже. Но при чем здесь они? Разве в них дело?
— Уйди! — Он сжал кулаки, сорвался на крик. — Уйди… Таня, — помолчав, добавил он тихо.
— Почему? — так же тихо спросила Таня.
У нее вдруг сел голос, и Павел понял, что она знает ответ, ждет его. И он сказал эти беспощадные, невозможные эти слова:
— Потому что я тебя не люблю. Не могу больше… Ну не могу, прости. И уйди из моей комнаты. Пожалуйста…
— Из твоей? — прищурилась Таня. — Ты уверен?..
Только что он был на такой высоте — один со своею любовью, — но ему не позволили там остаться. Вошла Таня и сбросила его вниз. О чем же она теперь говорит? Что имеет в виду? И вдруг он понял: ведь это ее квартира, она ответственный квартиросъемщик, она, а не он, так же, как она была этим самым съемщиком их старой квартиры.
Павел встал. Таня смотрела на него с такой холодной злобой, с такой нелюбовью, что ошибиться было невозможно. Его здесь не любят, его унижают, здесь абсолютно уверены, что никуда он не денется… Одеревеневшими пальцами Павел с трудом развязал шнурки дурацкого, шутовского халата, нажал на клавишу магнитофона — захлебнулся, умолк теплый печальный голос, — дрожащими руками стал застегивать пуговицы пиджака.
Таня фыркнула, повернулась, ушла. В соседней комнате заговорил телевизор. Хорошо, что не разобран портфель — там бритва, табак, паста. Хорошо, что треклятая монография в шкафу, в секторе. Павел вышел в гостиную. Таня сидела лицом к телевизору.
— Я уезжаю, — сказал Павел, глядя ей в спину.
— Пока, пока, — кивнула Таня, не отрываясь от экрана. — Тете Лизе привет…
Она все понимала, его умная Таня, и оставляла ему лазейку. Они поссорились, он едет к мачехе (так уже было), побудет там два-три дня и вернется. Его встретит несколько виноватый, понимающий взгляд — она тоже перегнула палку — и что-нибудь вроде: «Да, кстати, пора Сашке купить пальто».
Они обсудят этот вопрос, придут к соглашению, разойдутся по комнатам и будут существовать дальше. А пилюлю
Пусть думает, как ей хочется. А он уезжает. Навсегда. Павел открыл дверь и, почему-то страшась лязга английского замка, осторожно прикрыл за собой. Он спустился по лестнице (черт с ним, с лифтом, ждать его еще!), подошел к машине и, борясь с искушением повернуться и посмотреть на освещенные окна, открыл дверцу. Включил зажигание, прогрел мотор.
— Ну, пора!
Через час он вырвался из Москвы. В открытое окно летел одуряющий запах сирени, свежей листвы, мокрых трав. Фары резали мглу, шумел ветер, мягко шуршали шины. «Юлька, родная, не может быть, чтобы ты отступила… Я не буду тебя торопить, но ты не бросай меня, ладно? Ты только меня не бросай, не разлюби, не предай, хорошо?..»
К мачехе он ввалился такой усталый и такой счастливый, что та растерялась.
— Что с тобой, Павлик? — засуетилась она. — Ты какой-то странный. Усталый, худой и молодой, что ли…
— Да? — засмеялся Павел и обнял и закружил тетю Лизу. — А я к вам, к нам, домой. Пустите?
— Да как же это, Павлик? — ахнула тетя Лиза. — Совсем? А Таня, Саша?
— Потом, тетя Лиза, потом! Сейчас спать. Завтра разбудите в восемь, нет, в семь: надо успеть на работу.
И вот он уже в своей маленькой комнатке, на узкой кушетке, и тетя Лиза укрывает его одеялом и тушит свет, [потому что он не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой. Все тело гудит, и болит поясница — весь день на колесах, да и не мальчик уже… А потом все исчезает в сладком, блаженном сне. И он видит Юльку. В коричневой куртке, в туфлях со сбившимися каблуками она стоит с ним рядом и говорит что-то ласковое, а ветер гонит вбок ее длинные волосы.
3
— Ну, Павел Петрович, докладывай! Как наши индийские друзья, довольны? Вижу, вижу… Можешь не отвечать. Выглядишь именинником. Как Ярославль?
Юрий Иванович, завотделом внешних сношений, широко улыбаясь, вышел из-за стола, протянул Павлу руку.
— Кури. У меня еще полчаса до дирекции. Доложу и о твоей поездке. Давай, коротенько.
Павел в нескольких точных фразах рассказал о своих беседах с индийскими учеными — беседы были на редкость полезными, потом о заводском митинге, все прошло и хорошо и активно, индийцев дружно приветствовали, вот только жарко уж было очень, но все равно делегация осталась довольна. А в совхозе было просто отлично: и беседа в правлении, и школа со стендом советско-индийской дружбы, и дружеский ужин. Упомянул он и о музее, и о студии, но как-то так, мимоходом, поставив то и другое в заслугу местным товарищам.
— Ну что ж, прекрасно, пре-кра-сно! — Юрий Иванович с силой придавил пальцем окурок. — Что у них там еще с твоей делегацией? ВДНХ? Ну, этим пусть занимается референт, а уж на аэродром изволь прибыть. И все! Садись за отчет. Пары деньков хватит?
— Конечно! — Павел, тоже улыбаясь, развел руками. — Что-то ты, Юрий Иванович, расщедрился: два дня на отчет…
— Не говори, сам удивляюсь!
Павел пошел к себе и, покосившись на телефон, засел за отчет. Только бы Татьяна не вздумала выяснять отношения! Да нет, вряд ли, день-другой она подождет. А Юли в Москве нет.