Пересечения
Шрифт:
Пытаясь сломить упорство жены, Дмитрий надоедливо уговаривал ее, но она молчала и старалась не глядеть в тоскливые просящие глаза. Ей приходилось носить ведра с водой и пойлом для свиней, убирать в хлеву, таскать дрова в дом. Она терпела и ждала: еще четыре, три месяца…
Однажды вечером Варя решила вытереть пыль с буфета. Дмитрий уже возвратился с работы, умылся на кухне, поужинал и рассказывал матери о какой-то шабашке, о деньгах. Варя, стоя на табурете, медленно листала старенькую книгу, подарок сестры еще с детства.
Книги лежали на верху буфета. Приподнявшись на цыпочки. Варя протянула
Она очнулась от боли. Боль кромсала ее поясницу так, что Варя решила: это смерть. Где-то рядом громко кричала женщина. Ужас и отчаяние были в этом крике. Слезы наполняли глаза Варе, и кляксой расплывалась блестящая поверхность светильника на темном потолке, и лицо человека, укутанное в белую марлю, склонялось над Варей неестественно перевернутым.
— А-а-а!! — тоскливо рвался чужой крик.
— А-а-а!! — закричала Варя, чувствуя, как разламывает ее невыносимая тяжесть.
Легкий звон уводил сознание в сумрак. Все исчезало, переставала болеть голова, становилось хорошо и блаженно, но тут же чьи-то холодные жесткие пальцы начинали бить Варю по лицу, возвращая к боли.
— Ты кричи, кричи, милая.
Шли часы, появлялись и исчезали чьи-то глаза, руки. Это было словно вне времени, вне мира, — бред, тяжелый бред.
И когда схватки прекратились, когда тело освободилось от непрестанной пытки, Варя окунулась в ласковую мягкость сна. Ей еще не разрешали спать, разговаривали, спрашивали, но она, шепча ответы, уже отдавалась сну, в котором были покой и умиротворение.
Наверное, она долго спала, потому что женщины в палате смотрели на ее радостную улыбку со странным состраданием и удивлением. Шевельнув головой. Варя ощутила боль, прикоснулась рукой к повязке на виске, вспомнила свое нелепое падение и обрадовалась, что все уже кончилось. Варя проснулась днем, когда принесли кормить детей. Глядя сквозь полуприкрытые веки на то, как смешно красное существо шевелит головой и причмокивает, неумело хватая крошечным ртом разбухшие соски. Варя чувствовала, как наполняются груди молоком, и ждала, ждала, когда же принесут ее ребенка, ее дочь. Она помнила чье-то слово там, в комнате с черным потолком: «Девочка».
Вот уже все покормили своих крох, вот уже уносят их по одному — аккуратные смешные сверточки-конверты.
— А я? — тихо сказала Варя, когда сестра проходила мимо ее кровати. — А мне?
— На третий день, — начала было говорить сестра, запнулась и как-то странно добавила: — Сейчас… — И тут же поспешно вышла из палаты, в которой вмиг установилась тишина.
Тотчас появилась полная большая женщина в халате, подошла и присела рядом с Вариной кроватью на табуретку. И еще две сестры показались в дверях, и у одной из них Варя увидела шприц в руке, и, прежде чем присевшая женщина стала говорить о войне, о слабом здоровье, недоеданиях. Варя уже поняла все и снова надолго нырнула в сумрак.
В роддоме Варя впервые по-настоящему ощутила
И все-таки она возвратилась к нему.
Чем дальше на юг бежал поезд, тем холодней становилась погода, словно зима спускалась с севера следом за Варей, впервые рискнувшей уехать из Лубен, из, семьи, жить в которой стало сплошной мукой.
А что оставалось делать тогда, бессильной, сломленной, куда идти? Просить приюта у сестры? Кто знает, как живется самой Гале. Перейти в общежитие? Нужно все рассказывать, объяснять. И она вернулась в дом, в котором было принято издеваться над нею, в дом, где постоянно слышались упреки;
— Молодая, здоровая, дрыхнешь, бока все уже отлежала. В твои года я как проклятая утруждалась…
— Вы же знаете, какие у меня были роды, мама, — оправдывалась Варя, и ненависть к старухе леденила ей кровь. — Выздоровлю совсем, опять стану помогать вам.
— Все вы сейчас хороши, — продолжала свекровь. — Жрать бы вам задаром, да на койках валяться, да чтоб инженейры в гости бегали.
Дмитрий запил. После работы, отобедав, уходил, возвращался поздно, дышал в лицо водкой, табаком, плакал в подушку, тихо, тоскливо, по-щенячьи, шептал: «Я помогу, я тебе помогу…» Варя молча брезгливо отворачивалась к стене, не веря ни его слезам, ни его горю.
Уныло барабанили в окна капли первых осенних дождей, гудел в трубе беспризорный ветер. Изредка, шелестя по лужам, проезжала за окнами машина, ощупывая лучом фары комнату, и снова наступала черная тишина. Храпел, уткнувшись в подушку, пьяный муж, несчастный, безвольный, а Варя с удивлением замечала, что ее это даже не трогает: он стал ей совершенно чужим. В комнате было сыро и холодно, свекровь экономила, топила через день. Варя глядела в темноту и думала, думала. От этих дум болела голова и не хотелось жить. Уеду отсюда. Выздоровлю, пройдут холода, и весной уеду. Заработаю на билет, спрячу от этой паучихи, поеду в детдом, там помогут, не станут ничего спрашивать.
Как-то заглянув в горэлектросеть, к своим, Варя по пустячному поводу расстроилась и уже не смогла удержаться. Все казалось постылым, ненужным, мучили боли в пояснице, ныло в груди.
— Что с тобой, Варя? — испугалась Тамара Тихоновна, немолодая женщина, учетчица энергии, увидев бледное, измученное лицо сотрудницы. — Тебе плохо?
Варя замотала головой.
— С мужем плохо живешь? — женщина прикоснулась к Вариному плечу. Варя не выдержала. Слишком долгим было ее молчание, и теперь она спешила выговориться. Глаза Тамары Тихоновны широко раскрывались, она скорбно шептала: «Ох ты, господи!»