Переселение, или По ту сторону дисплея
Шрифт:
21
На станцию Тимку провожала бабуля. Они шли под мелким дождем без зонта, которого у нее в доме вообще не было. Да и как бы они держали зонт, если руки у обоих заняты: у Тимки портфель, у бабули – корзинка с гостинцами, которые внук повезет в Москву. Там лежал сверток пирожков, банка соленых огурчиков и свежие куриные яйца в решете, переложенные газеткой.
А свободной рукой Тимка держался за шершавую бабушкину ладонь. Ему казалось, от нее исходит какая-то печальная твердость, суровая,
– Бабуль, а почему ты не едешь со мной в Москву? – спросил Тимка.
– Живность, милок, не пускает. Кошка хоть мышей половит, а козу да кур куда деть? Шура сама больна, в грудях у ней ломит…
– А ты Лизавете поручи! – подсказал Тимка кандидатуру другой соседки.
– Эк ты скор – Лизавете! А она с внучатами едва справляется. Да и вообще, милок, – у каждого в жизни свои заботы...
– А вот если бы твоя дочка так рано не умерла, она бы сейчас тебя заменила, – неожиданно для себя сказал Тимка, вспомнив фотографии на стене.
– Вот ты о чем… Твоей мамке только годок сравнялся, когда моя дочка померла. Так я ее, Иринушку, и вырастила без отца-матери…
– А почему без отца? А где тогда был мой дедушка?
Бабуля пошла потише, что выдавало ее внутреннее волнение:
– Я и в глаза его не видала, дедушку твоего… ни до ни после… вроде как и не было его вовсе…
– Странно все в жизни получается, – вздохнул Тимка, – Я раньше не замечал, а теперь вижу.
– Это оттого что сам стал другим, – пояснила бабуля. – Прежде рос, а теперь взрослеешь. Взрослость, она с первой жизненной тяготы начинается, когда человек на борьбу с напастями выходит…
Впереди показалась станция. Сегодня здесь было не так уныло, как в день Тимкиного приезда. Дождь кончился, по щербатой ограде пробегали солнечные лучики, словно в морщинках старушки-платформы дрожала еще неуверенная после слез улыбка. Бабушка освободила руку и вынула из-за пазухи маленький белый сверток.
– Вот я тебе принесла. С собой увезешь…
– Что это? – спросил Тимка.
– Десять лет прошло, как мы с твоей матерью порешили: отдать тебе, когда вырастешь. А ты, я гляжу, уже все равно как взрослый...
Она развернула сверток. В белой тряпице лежал большой темно-желтый крест на цепочке того же цвета.
– Им тебя и крестили… Я сразу хотела на тебя надеть, а мать твоя не дала: мал, говорит, еще того гляди, цепкой задушится… будто крестом когда кто душился!.. – невесело усмехнулась бабушка. – А еще говорила: тяжело ему будет головку поднять. Ну, а теперь-то, небось, голову удержишь…
– Его надо надевать на шею?
– Цепку на шею, а крест на груди носят. Ну-ка стань ровно…
Плохо сгибающимися пальцами бабушка надела на Тимкину шею цепочку и заправила крест под ворот, к самому телу.
– Он золотой? – почему-то шепотом спросил Тимка.
– Золотой, милок, хотя медный. Все кресты золотые.
– Ты специально дала его мне перед тем, как я пойду за папой
Бабушка в сердцах покачала головой:
– В этот самый он пойдет, как его… все бы тебе куда-то ходить! А чего мать будет делать, коли и ты вслед за батькой?
– Так я ж вернусь… Я же там не останусь… – оправдывался Тимка. – А ты специально дала? – настойчиво повторил он.
Вообще бабуля была не охоча до разговоров, но тут вдруг заговорила с сердитым оживлением:
– Не знаю я этих ваших дел: куда там у вас можно пойти, как себя потерять! Знаю только, что крест от всякой напасти защита. Вот и носи его, не снимая, он везде тебя сохранит…
Тимка хотел расспросить ее подробнее, но уже зазвенели провода – от предыдущей станции шла к Москве электричка. Да и бабушка, если бы могла что-то добавить, сделала бы это без лишних просьб. Крест непривычно холодил кожу, словно Тимка нес под рубашкой спрятанное на груди оружие.
22
Ярко освещенный Центр детского творчества издали бросался в глаза. В радиусе его притяженья мелькали дети и взрослые: родители, бабушки- дедушки, педагоги. На высоком крыльце с колоннами (дом раньше принадлежал богатому купцу) беспрестанно хлопали двери, впуская и выпуская вечерних посетителей. Чем меньше шагов оставалось до подъезда, тем многолюднее становилось вокруг и тем больше чувствовалась веселая суета, настоянная на общении детей и взрослых. Там мама окликала ребенка, забывшего взять у нее из сумки пластилин для кружка «Умелые руки», там внучка с бабушкой в четыре руки собирали просыпанный на дороге бисер. Старший брат, забравший младшего из фотокружка, снисходительно разглядывал самостоятельно проявленные снимки. Отец отвел малыша в сторонку и, присев перед ним на корточки, заново перевязывал сынишке шнурки.
Здесь, возле Центра, Людмилу Викторовну могли узнать. Даже незнакомые женщины подчас задерживали на ней взгляд – должно быть, ее принадлежность к учительскому клану бросалась в глаза. Мужчины в таких тонкостях разбираются хуже: они вообще не станут смотреть на ту, которая не привлекла их интересной внешностью.
Вестибюль Центра оказался во всех смыслах теплым. С первого октября, как обычно, в детских учреждениях начался отопительный сезон – сейчас, после уличной вечерней прохлады, было приятно почувствовать согревающую волну. Плафоны под потолком заливали помещение ярким светом, рождающим ощущение праздника.
Здесь было еще оживленнее, чем на подходе к Центру. Дети постарше снимали куртки, и, получив номерок, шагали к лестнице. Слышался писк малышей, которым в суете раздеванья-одеванья помогали взрослые. Бабушки на скамейках стерегли детские комбинезоны, несмотря на то, что гардероб был открыт. Через вестибюль пропорхнула стайка трогательных малышек в белых балетных юбочках. Серьезный мальчуган спускался по лестнице, с важностью держа перед собой фигурку из гипса, очевидно, сделанную своими руками. А откуда-то сверху наплывала негромкая, ласкающая слух музыка.