Переселение, или По ту сторону дисплея
Шрифт:
Лермонтов так не горячился, однако, щелкнув языком, отрицательно покачал головой: ничего здесь хорошего не выйдет. Безнадежно закрыть глаза на то, что вызывает в тебе внутренний протест. Я сам – признавался он – пробовал перекроить себя под более расхожие мерки, жить по принципам не столь глубоким, какие мог вместить… Ну и что в результате? Ссоры, конфликты с окружающими, третья, непоправимая, дуэль – а ведь сколько еще осталось не сказано!..
Но больше всех взволновался Гоголь. Он тянул с портрета раскрытые ладони, словно на них лежал готовый ответ Людмиле,
Гоголь отвечал, что мистика, безусловно, существует, и мы призваны участвовать в ней, ибо и душа наша неземной природы… но не так! не так! Есть два входа в мистику: сверкающая белизной лестница в Царский град и черный ход, облепленный грязью и паутиной… Первый ведет к Истине, второй – к подмене, которой пытается увлечь ее этот человек с проскальзывающими во взгляде искрами. Два противоположных пути не однозначны! Добро и зло, красота и безобразие, истина и ложь – не одно и то же!
Людмила оглянулась на пенопластовую фигуру в углу – действительно, сложно было бы убедить себя в том, что она может действовать во благо – если она вообще может как-то действовать. Но почему Ким, человек безусловно неглупый, не понимает очевидного? Впрочем, он не смешивает, а скорее подменяет понятия: безобразный Ямала для него объект поклонения, нарушение правил – доблесть, а нахальство – способ оправдания собственных беззаконных действий… Словом, все переставлено с ног на голову. Но во имя чего?
– Я вижу, вы смотрите на Ямалу, – негромко сказал Ким, долго пережидавший ее молчание. – Значит, теперь он вас заинтересовал?
– Скорее вы, – призналась она. – Не пойму, что заставляет вас возводить эту своеобразную, скажем так, фигуру в эстетическое и идейное совершенство?
Глаза Кима на секунду блеснули, готовясь возобновить недавнее противоборство, но тут же вернулись к своей изначальной антрацитовой черноте. Он сказал негромко, словно посвящая Людмилу в некую тайну:
– Ямала может дать силу… подъем, поддержку в жизни… Если вы попробуете вступить с ним в контакт, убедитесь сами!
– Значит, вы поклоняетесь ему исключительно ради выгоды?
Ким удивленно воззрился на нее: для чего же еще?
– Вам все равно, от кого получать жизненную поддержку?
– Если я ее получаю, я благодарен тому, кто ее дает. Скажем так: для собаки всегда прав ее хозяин, и было бы странно, если бы она чувствовала иначе!
– Человек не собака. Угождая этому существу, – кивнула Людмила в сторону пенопластового урода, – вы энергетически обираете мальчишек. Вот один уже чувствует головную боль, другие тоже получают ущерб, которого, может быть, пока не осознают, во всяком случае, не связывают с вашими занятиями.
– Это на первом этапе. Вот вы, например, тоже испытываете сейчас неприязнь к Ямале. Это обычная реакция непосвященного человека, со временем она пройдет. Стоит вам внутренне повернуться…
Воспользовавшись секундным оцепенением каратиста, она метнулась мимо него к выходу и оттуда на лестницу. Он не успел либо не пожелал ее задержать. В следующую минуту Людмила уже спустилась в шумный веселый вестибюль, где ее закружило движение суетливой повседневной жизни. Это было как пробуждение от кошмарного сна: дети, родители, цвета, звуки, нормальное существование... Неужели совсем недавно она почти соглашалась пропускать мимо ушей страшную философию каратиста в обмен на его мужское внимание? Нет уж, лучше остаться при своем, лишь бы не влипнуть в эту навязчивую путаницу возвышенной истины и помойной ямы...
23
– На чем вы ездите в походы, Валия?
– На электричке, – несколько удивленная вопросом, ответила она.
– А на автобусе?
– Раньше мы нанимали автобус, еще до перестройки. Теперь вот уж пятнадцать лет как не нанимаем.
– Почему?
– Можно, конечно, собрать деньги с родителей, чьи дети идут в поход, но старуха не разрешает, – объяснила Валя. – Директор наш, Кира Михайловна. Она считает, что для детей у нас все должно быть бесплатно, как в советские времена. Мы ведь на электричке их без билетов возим… берем в управе специальную бумагу…
– А если я дам вам автобус?
– Алишер! – ахнула Валя. – Я знала, что ты самый добрый и самый щедрый из всех людей! Что для меня – знала. Но с какой стати тебе тратиться еще и на клуб?!
– Клуб – это тоже ты, – нежно сказал этот самый лучший на свете человек.
– Ты знаешь, во что обходится аренда автобуса?
– Неважно, Валия. Лучше скажи – ты умеешь водить?
– Водить? – недоуменно переспросила она.
– Ты можешь быть за рулем водитель? – нетерпеливо пояснил Алишер.
– Я? Конечно, нет! Зачем тебе, чтобы я …
– Ясно. Шофер нужен другой. Он должен быть наш известный человек.
– Как это? – не поняла Валя.
– Нам надо ехать… и ты поедешь, и твой поход… все мы поедем на одном автобусе – вместе!
– Куда поедем? Почему вместе? – Валя почувствовала, что у ней вдруг засосало под ложечкой – так ее организм обычно реагировал на еще не осознанное дурное предчувствие.
– Самый серьезный разговор, Валия. – Он немигающе-пристально смотрел на нее своими матово-черными глазами. – Главный разговор. Согласишься – радость, не согласишься – тогда пропал Алишер! Пропала наша любовь.
– Господи, да что же случилось?! – испуганно встрепенулась Валя. – Объясни как следует!
– Нужно, чтобы ты кое-что сделала… Если дорогой тебе Алишер…
– Конечно, дорогой… Что надо сделать?
– Когда ты пойдешь следующий раз на работу?
Этот вопрос всколыхнул в Вале тревожное чувство. При чем тут ее работа, если речь идет об их с Алишером любви? Почему он говорил про автобус, строил какие-то непонятные планы… и вот она должна что-то сделать!
Вале вдруг вспомнилась та женщина в парикмахерской, испортившая ей однажды настроение… Но нет – это, наверное, ерунда. То, что она тогда говорила, не могло иметь отношения к Алишеру!..