Переселение. Том 1
Шрифт:
Теперь, на чужбине, все это сгинуло вслед за топотом лошадей, доставивших карету в этот мрачный город, где его, может быть, завтра уже возьмут под стражу, и он будет ждать петли. Если сейчас он заблудится тут, среди этих высоких мрачных домов, где люди живут высоко над землею, ему ни за что в жизни уже не найти выхода. Когда в Темишваре ему приходилось возвращаться ночью домой, он всегда мог рассчитывать на то, что в окнах будут светить плошки. И если бы на него там напали, к нему прибежали бы на помощь. Здесь же он остался бы лежать при свете месяца в луже крови, и, не будь у него бумаг в кармане, всякий сказал бы: неизвестный
Чей-то труп…
Хотя Трандафил описывал ему дом Копши довольно подробно, Исакович долго еще блуждал по флейшмаркту около греческой церкви.
И отчетливо сознавал: все то, что до сих пор было в его жизни ясным, надежным и знакомым, миновало навсегда. Отныне его дни будут проходить как во сне. Нашелся наконец и дом Копши — седьмой от греческой церкви. На входную дверь падала тень этого высящегося неподалеку храма. И стоя так, на мрачной пустынной и узкой улочке, Павел при свете фонаря долго смотрел на свою тень.
Только она неизменно сопровождала его на всем пути, подобно воспоминанию об умершей жене.
Исакович в ту минуту был спокоен и хладнокровен.
Он бывал неловок только в обществе женщин и родичей, поскольку заботился об их благополучии, но, оставаясь один, превращался в храбреца, в настоящего рубаку: у него была длинная рука и ему не надо было думать о детях. Он не растерялся бы и не струсил, если бы на этой узкой улочке встретил вдруг солдат городской стражи и они малость погонялись бы друг за дружкой в темноте.
Исакович понимал, что Копша, быть может, не захочет ему помочь, и кто знает, удастся ли ему, Павлу, даже попав в Вену, добраться до Бестужева, но он верил в свою счастливую утреннюю звезду.
И спокойно постучал в дверь эфесом сабли.
Дом Копши ничем особенно не отличался от соседних домов этой части города, которая в то время была настоящим лабиринтом узких улочек и переулков, застроенных четырехэтажными домами, где жил торговый люд, но где таилось немало игорных притонов, трактиров и борделей и где почти каждая квартира имела два выхода.
Рядом с дверью была огромная застекленная дорогим стеклом витрина, где на красном бархате днем были выставлены талеры, французские луидоры и венецианские дукаты — на обозрение прохожим, нищим и ворам. На ночь витрину закрывали железной шторой. Мраморный вход был тоже забран решетками.
Прошло немало времени, прежде чем появился лакей. Исакович сказал ему, что приехал от Трандафила из Буды и хочет видеть своего родича Копшу. Лакей повторил его слова и попросил Павла подождать. Спустя четверть часа на пороге вместе с лакеем появился молодой человек в черном костюме, какие обычно носили в то время в Вене мелкие чиновники и купцы низшей гильдии. При свете фонаря Исакович увидел его широкие, ощетинившиеся брови, черные глаза и большой, точно у ворона, нос, на котором сидели очки. Молодой человек поглядывал на него недоверчиво.
Повторив все уже сказанное лакею, Павел добавил, что у его родственника должна храниться немалая сумма денег, которую он, Исакович, переслал сюда из Венгрии через достопочтенного Ракосавлевича.
Выслушав все это, молодой человек засмеялся и пригласил Павла в дом.
Смеялся так, будто икал.
Исаковича повели вниз по лестнице в контору, в освещенный канделябрами подвал. Тут все блестело чистотой, на столах стояли какие-то стеклянные сосуды и лежали книги, на стенах висели карты, и Павлу вдруг почудилось,
У одного из канделябров на трехногом табурете сидел пожилой человек невысокого роста и натягивал на голову снятый на ночь парик. Не вставая, он повернулся к Павлу и уставился на него сквозь очки, потом спросил, кто он и зачем пожаловал в такое позднее время.
Павел повторил все то, что уже прежде сказал лакею и молодому человеку, и добавил, что ему хотелось бы поговорить с господином банкиром наедине. Лакей вышел, закрыл за собою дверь, но сквозь стекла стал смотреть на оставшихся в комнате. Павел с недоверием покосился на молодого человека в черном костюме.
Старичок сказал, что он и есть Копша, а это господин Анастас Агагияниян, от которого у него нет секретов. И пусть его присутствие нисколько не тревожит господина капитана. В торговых делах, как и в религии, все зиждется на доверии.
Молодой человек с очень бледным лицом и очень густой, черной бородой засмеялся, и его смех опять напомнил икоту.
Павел молча быстрым взглядом окинул Копшу. Банкир походил на старого козла, лицо у него было желтое, как у человека с больной печенью, и неприятно набрякшее, точно он тужился, сидя на стульчаке. «Так вот он каков, наш знаменитый венский родственник», — подумал Павел и напомнил Копше, что они переписывались, хотя лично знакомы не были. Однако банкир хорошо знает своего родича и его, Павла, отчима, командира полка Вука Исаковича, сейчас уже старика инвалида, проживающего в Среме. И, конечно, помнит двоюродного брата Павла — Юрата, который посетил господина Копшу, когда приезжал в Вену. И, несомненно, получил талеры, которые пересланы сюда через господина Ракосавлевича для него, Павла Исаковича-Вуковича. Копша оживился, сказал, что с деньгами все в полном порядке, потом, словно что-то вспомнив, поднялся с табурета, подошел к Павлу, обнял его и спросил, где он поселился в Вене и по какому делу пожаловал. Нехорошо, что родственники так внезапно, даже не предупредив, приходят к нему. Ведь только случайно гость застал его еще на ногах. Ночь создана для того, чтобы люди отдыхали.
После этого банкир предложил Павлу сесть.
Исакович начал подробно рассказывать, как он этим летом получил в австрийской армии отставку; как из вновь восстановленного сирмийского гусарского полка его хотели перевести в пехоту; как их внесли в список генерала Шевича — их родственника, и как теперь они собираются переселиться в Россию; под конец Павел прибавил, что доказательства о том, что они внесены в список Шевича, находятся в русском посольстве в Вене.
Однако Варадинская и Темишварская комендатуры отказались их отпустить и выдать им паспорта. Вот он и приехал в Вену к графу Бестужеву. Трандафил же сказал, что в таком чрезвычайном деле никто лучше Копши ему не поможет — сербские офицеры в Вене почитают его за отца родного.
Копша в знак одобрения только нетерпеливо кивал головой.
Потом попросил говорить помедленнее и не так горячо, объяснив, что хоть он и хорошо понимает немецкий язык, но слышит плохо. Вообще же ему все уже ясно.
— Хочу только предупредить, — прибавил он, — что получить паспорт для переезда в Россию стоит больших денег. И сделать это для своего родича бесплатно я, если бы даже хотел, не могу. Приходится платить за молчание.
Исакович перебил его, сказав, что он готов хорошо заплатить.