Переселение. Том 1
Шрифт:
Копша пришел в хорошее настроение и стал извиняться, говоря, что, конечно, надо бы делать это родственникам gratis [46] , но он всю свою жизнь копил деньги, чтобы обеспечить себе на старости тепленькую похлебку. А все, что останется после его смерти, он завещает своему народу.
Павел отвернулся, чтобы не глядеть на своего знаменитого родича, о котором в далеком Среме ходили слухи, будто он в Вене всемогущ, а офицерам-сербам — что отец родной.
Копша спросил, как поживает в Темишваре сенатор Маленица, потом принялся рассказывать, что в последнее время через Вену в Россию уехало
46
даром (лат.).
42
Новый же посол, граф Кейзерлинг, еще не прибыл. — Герман Карл Кейзерлинг (1696—1764), барон, впоследствии граф, русский дипломат и государственный деятель, выходец из германского дворянского рода. На русскую службу перешел в 1730 г. Короткое время был президентом императорской Академии. Русскому языку обучался у В. К. Тредиаковского. Занимал дипломатические посты в Польше, Австрии и др.
— Многие офицеры берут у меня деньги взаймы, — продолжал Копша, — а потом подводят. Да еще пишут доносы, будто я отсылаю в Россию офицеров. Теперь это запрещено. Сначала казалось, что в Россию переселяются только несколько недовольных, и австрийский двор одобрял их отъезд, а сейчас двинулись целые караваны. Лавина! И говорят, будто все это я затеял.
— Где вы остановились? — спросил Копша, помолчав.
Павел сказал, что прибыл только вечером и еще нигде не устроился. Его арестовали и по этапу отправили в Осек, по дороге он бежал и вот явился сюда искать защиты у русских.
Услыхав это, Копша вскочил как ужаленный и принялся задувать свечи в канделябрах, крикнув Агагиянияну, чтобы тот тоже гасил свечи. Потом забегал по комнате, словно мышь в поисках норы, и заорал, чтобы капитан убирался вон из его дома. Пусть ему господь бог поможет прожить эти дни в Вене. Он же и слышать ни о чем не хочет.
В призрачном свете, пробивавшемся сквозь стеклянную дверь, все они казались тенями. Павел объявил, что не просит ничьей помощи. Просит только показать ему дом русского посла, а там уж он один, без посторонней помощи, будет добиваться своих прав. И готов, если понадобится, заплатить жизнью за Freipass в Россию. Никто в Австрии не имеет права его арестовать.
У него отставка в кармане. Безмерны страдания и муки, которые претерпели он и весь его народ с тех пор, как окончилась война. Сербов уволили из армии безо всякой вины с их стороны, и они хотят уехать в Россию.
Однако все доводы и жалобы Павла ничуть не помогали. Копша уперся и не хотел даже слышать о том, чтобы принять у себя родича. Пусть, мол, идет, куда хочет, не может он, Копша, приютить у себя дезертира. И пусть Исаковичи тонут, если им это нравится, но не тащат за собой в омут других. Их род всегда был безумным.
Исакович стоял точно окаменев. Значит, вон он каков, этот родственник, казавшийся им издали отцом родным!
Молодой человек в очках, Агагияниян, вдруг разразился своим прерывистым, как икота, смехом и принялся успокаивать своего хозяина, уверяя, что напрасно
Она все еще хороша собой, хотя уже далеко не первой молодости.
И нет такого офицера, который довел бы ее на поле боя до изнеможения и заставил бы сказать: «Довольно! Хватит!»
Разумеется, все это стоит денег!
Исаковича возмущала даже мысль, что ему придется скрываться в доме шлюхи, и он снова попросил, чтобы его проводили к русскому посольству. А там будь что будет! Он готов умереть, если Россия от него откажется. И умоляет только сообщить графу Бестужеву, что он прибыл в Вену. А живым в руки австрийцам он не дастся.
Однако молодой армянин, который походил на ворону в очках, продолжал смеяться и советовал ему не быть дураком, не подвергать опасности ни себя, ни Копшу. Надо побыть в доме госпожи Гуммель дня два или три, пока он, Агагияниян, не известит русских и они не приедут за капитаном сами. А если ему не до женщин, то он скажет госпоже Гуммель, что капитан ранен на боевом поле любви и прибыл в Вену лечиться у врача-венеролога. И она оставит капитана в покое, но ни одна живая душа не узнает, что у нее скрывается беглый офицер. Через ее салон уже прошло несколько сербских офицеров. И ни одного из них она не выдала, ни одного из них не арестовали в ее доме. У нее большие связи.
Разумеется, это стоит денег.
Исаковичу надо превратиться на несколько дней во льва в клетке. Но ведь дело идет о его голове. И будет несправедливо, если пострадает к тому же и господин Копша.
Банкир тоже принялся уговаривать Павла принять предложение Агагиянияна, и тот в конце концов сдался. Завернувшись в плащ, с саблей в руке, он в сопровождении молодого армянина выскользнул, как тать, в темноту. Они пересекли узкую улицу, прошли еще несколько шагов и оказались в каком-то дворе. Агагияниян со смехом дернул за колокольчик у двери с висевшим над нею фонарем.
VIII
Блуждал по воспоминаниям, как в лунном свете
В ту пору стольный град Вена освещался редкими и тусклыми фонарями. Ночью жители ходили по улицам только летом, весной да ранней осенью — и то, когда светила луна. А в дождливую, ненастную пору или в зимнюю стужу на улицах Вены по ночам не было ни души.
Кроме пьяниц. И сторожей, которые перекликались, точно матросы на кораблях.
Зато тем веселее было в домах. После конца турецких войн столица превратилась в город жасмина, сирени и лип, танцев, песен и вина.
Как и в других городах Европы, в Вене водилось немало воров, жуликов и проституток, но убийства, грабежи и другие тяжкие преступления совершались не часто. Гораздо реже, чем в пограничных областях страны, где свирепствовали разбойники и грабители.
Исакович этого не знал и потому крепко сжимал саблю, проходя с молодым армянином через мрачные дворы Флейшмаркта.
Флейшмаркт с его вонючими кривыми переулками и лабиринтом узеньких улочек, застроенных домами купцов-греков, был средоточием кабачков, игорных домов и казался сущим вертепом.