Переселение. Том 2
Шрифт:
И хотя эта блондинка брала у него на содержание родителей много денег, Павел никогда не сомневался в ее любви. И ушла она от него только потому, что он собрался жениться. Среди кирасиров Темишвара и Осека нашлись бы офицеры и побогаче его, которые охотно дали бы красивой блондинке больше денег. Но она оставалась ему верной до конца. А в том, что пришлось содержать ее родителей, виноват он один. Исаковичи сами плели небылицы о каких-то несметных сокровищах, привезенных ими якобы из Сербии. Будто это сокровище Неманичей {14} . На самом же деле все их богатство сводилось к нескольким женским поясам из серебра и перламутра, нескольким кованным серебром пистолетам, сотне-другой
14
Будто это сокровище Неманичей. — Неманичи — сербская королевская династия XII—XIV вв. Существовало предание о том, что сокровища сербских королей были тайком увезены и спрятаны в одном из монастырей Фрушка-Горы.
Трифуново богатство до женитьбы на дочери одеяльщика Гроздина заключалось в нескольких позолоченных ложках, серебряных султанах, лампадах и золотой чаре, подаренной монастырю Шишатовац {15} .
Юрат недолюбливал эту милую и веселую немку, которая, конечно, искренне любила Павла и сошлась с ним вовсе не из-за денег, недолюбливал лишь потому, что боялся, как бы она не родила Павлу сына.
Что тогда делать?
Будет ли он Исаковичем или Бергхамером?
Такие уж были тогда времена.
15
…подаренной монастырю Шишатовац. — Шишатовац — монастырь на Фрушка-Горе. Широко был распространен обычай делать вклады в монастыри — деньгами, драгоценной посудой, старинной одеждой и др.
Потому что лишь Сербия занимала умы Исаковичей, с этой единственной их святыней нельзя было шутить.
Исаковичи покинули Сербию с полками подунайской ландмилиции тринадцать лет тому назад, покинули с твердой надеждой вернуться, и ее утрата осталась в их сердцах незаживающей раной. Раной, о которой не говорят, но которая жжет, как жар под остывшим пеплом. Для Юрата и Петра потеря родины была словно первая несчастная любовь. Трифуну, которому в то время исполнилось тридцать семь лет, это событие напоминало костры в осеннюю пору на жнивье, уже покрытом инеем, и было предвестником долгой суровой зимы. Павел был в расцвете сил, ему при взятии турками Белграда исполнилось двадцать четыре года, уход из Сербии вызвал у него чувство невыносимого стыда. Незабываемый удар, хуже удара кнутом по лицу.
Австрия для Исаковичей так и осталась чужой, непонятной страной, проще сказать ведьмой.
В первые годы они надеялись вернуться вместе с австрийским войском в Црна-Бару, в родное Поцерье с его небесной лазурью. А когда увидели, что их обманули, что они ошиблись, они решили исполнить завет, оставленный им Вуком, — переселиться в Россию и сгинуть среди ее необъятных равнин и снегов. В те годы все офицеры в православном Подунавье возненавидели Австрию, особенно, когда прошел слух, что деспота Георгия Бранковича заточили обманом в крепость Хэб и медленно травят ядом. Народ верил всему.
Тысячи людей, пришедших в Австрию и Европу с одной лишь надеждой, что будут драться с турками и вернутся в свою Сербию, были ловко использованы для подавления венгерских бунтов {16} .
Заплатили сербы за это дорого, оставив в чужих землях тысячи убитых.
Когда же у них отняли оружие, а их детей стали превращать в крепостных, в господских холопов, и они, эти схизматики, начали восставать, их бунты душили венгерской кровью.
Вена заварила в Подунавье величайшую свару. Сербы рассчитывали, уходя из своих краев, получить земли вдоль Дуная, земли, которые они готовы были защищать собственной
16
…были ловко использованы для подавления венгерских бунтов. — Австрийские власти часто использовали сербских граничар для подавления внутренних антигабсбургских движений. Крупнейшим таким движением в начале XVIII в. было восстание венгерского дворянства под руководством трансильванского князя Ференца II Ракоци (1703—1706), для подавления которого, в частности, были использованы и сербские граничарские полки.
Исаковичи любили Варадин, ибо там они женились, там Павел схоронил жену, там они привязались к Срему и Бачке, однако, когда они увидели обман, даже это их не удержало.
Вспоминая свой отъезд из Вены и бегство от г-жи Божич, Павел думал только о ночлеге в трактире и глухом ударе лошадиного копыта ожидающей у подъезда упряжки. И когда приехавший за ним кучер спросил, не позабыл ли он чего-нибудь, Исакович крикнул, что ему ничего не нужно и что надо поскорее ехать.
До Буды он ехал как мертвец, не произнося ни слова.
Отдохнуть он решил только у Трандафила.
И благополучно прибыл в Буду на пятый день.
Войдя в дом Трандафила, Павел тихонько позвал хозяина. Ему хотелось покоя, хотелось выплакаться, провести день-два в разговорах с Трандафилом, который помог ему покончить с делами в Вене и получить бумаги для отъезда в Россию. Хотелось утешить человека, у которого отняли жену, загубили семью, оставили одного с больными детьми.
Однако, войдя в сад, Павел с удивлением увидел, что окна в доме залиты светом, а сам Трандафил, весело выбежав, крикнул:
— Не говорил ли я вам, прошу покорно, что нельзя все видеть в мрачном свете? Фемка опять у меня! Бросила того повесу. Негодяй продал даже ее обручальное кольцо! Я сам его отдубасил! Этого Бркича, прошу покорно! Того, что увел у меня жену! Вот так!
И Фемка встретила Павла весело и шумно.
Она была красива, смотрела на него ласково и поцеловала в ухо.
Исакович понуро уговорился с Трандафилом о ночлеге и попросил позвать господина Ракосавлевича, чтобы проститься с ним и рассчитаться. Надо, мол, как можно скорей ехать в Токай, а оттуда в Россию.
Не хотелось ему смотреть на людское счастье.
Глядеть на него было еще тяжелее, чем на беду.
XVIII
Бывший серб, а ныне русский
В найденных у лейтенанта Исака Исаковича, родственника Павла из Нови-Сада, бумагах не значится дата приезда Павла в Токай, где уже много лет находилась русская торговая миссия, занимавшаяся покупкой вина для лазаретов и для двора.
Видимо, Павел прибыл в Токай в начале октября, а по старому календарю в конце сентября 1752 года. Первую ночь он провел на соломе под телегой, на которой приехал из Буды вместе с пустыми бочонками Трандафила.
Судя по письму Павла Исаковича, посланному позже, городок Токай, по всей видимости, очень ему понравился. Широкие воды при впадении Бодрога в Тису были прозрачны как зеркало. Тихий, далекий от мира, захолустный городок у подножья невысоких гор утопал в зелени. Павел никогда не думал, что попадет в Токай, и знал, что никогда в него не вернется.
Крыши домов в Токае были крыты красной черепицей, улицы — извилистые и безлюдные, над городком возвышалась колокольня. На горе чернели развалины знаменитой некогда австрийской крепости, построенной бельгийскими и венецианскими инженерами. Во время последнего восстания венгры так разрушили крепость, что больше ее уже не восстанавливали.