Переселение. Том 2
Шрифт:
Исакович уверял, что за наградами и богатством не гонится. Волнует его горькая участь родного народа. Он не хочет больше бессильно смотреть на ложь, несправедливость, слезы. Поэтому он и уезжает в Россию.
Вишневский с мягкой отеческой улыбкой стал внушать Павлу, что он может здесь, в Токае, жениться. В окрестностях столько венгерских баронесс, которые охотно отворяют двери своих домов перед главой токайской миссии. А если он не хочет жениться, то женщин здесь сколько угодно.
Соотечественниц.
Столько их здесь останавливается по дороге в Россию с мужьями и без мужей!
И все они, разумеется, говорят, что, кроме мужа, им никто не нужен. Ну а потом уступают. Только надо подойти по-хорошему. Проезжают и девушки с матерями. Выдают
Павел тогда рассказал Вишневскому, что год тому назад схоронил жену, которую очень любил: она скончалась, родив мертвого ребенка.
Он не может ее забыть, другой жены ему не нужно.
А чтобы отдать дань природе и удовлетворить желание, он всегда найдет себе девку. К женщинам его больше не тянет. Опротивели в Вене донельзя. И его удивляет, что Вишневский в Токае так много уделяет внимания женщинам вместо того, чтобы радеть о судьбе своего народа. Почему бы ему не выбрать красивую женщину по душе и не марать свою честь? Мужчина должен любить одну женщину, свою жену, а не бегать за другими. В Вене ему довелось читать одну немецкую книгу, в которой описана жизнь на далеком острове среди океана. Там заключают браки еще в детстве, и дети растут вместе. Как это целомудренно и прекрасно!
Вишневский и после этих упреков держался отменно.
Исакович, которому сказали, что Вишневский из крестьян, не знал, чему больше удивляться: тому ли, как одет этот офицер, волосам ли его, красивому ли лицу, глазам, обхождению, манере курить, разговаривать, улыбаться или его дому: столу, серебру, лошадям, слугам, или его знакомству с европейскими столицами.
Вишневский слушал Исаковича, задумчиво покуривая трубку.
Во многом капитан прав. Каждый, даже самый ничтожный человек, жаждет счастливой чистой любви. Но как вся наша жизнь — дым и прах, так и эта мечта о первой чистой любви бывает лишь в детстве. А потом все мы ищем женщину! Единственную! Настоящую! Необыкновенную! Среди многих самую прекрасную! Что сияет среди прочих женщин, как сияет русская императрица Елисавета среди коронованных особ.
Знает ли Исакович, как пробуют вино?
И прежде чем Павел успел ответить, Вишневский позвал стоявшего у двери гусара, приказал принести несколько вин, назвав сорт и возраст каждого. Вскоре перед Исаковичем поставили стеклянные графины, в которых краснели, как рубин, или желтели, как червонное золото, различные токайские вина. В свете множества стоявших на столе свечей графины переливались, а бокалы, которые Вишневский, отослав гусара, расставлял в ряд, мелодично звенели.
Потом он предложил Павлу отхлебнуть из первого, второго, третьего и четвертого бокала.
Оставшись наедине с Вишневским среди роскошной обстановки, так напоминавшей ему Вену и дом г-жи Божич, Павел насупился, пришел в дурное настроение и сердито посматривал на хозяина.
Исакович решил, что тот задумал его напоить.
Верно, он ищет ссоры.
Павел недоумевал. Вишневский — глава миссии, так сказать, владыка жизни и смерти на пути сербов в Россию. Кроме того, Павел гость в его доме. Как же ему все-таки поступить?
По своему характеру Павел был строг к мужчинам и с сердечной нежностью относился к женщинам. Он многое прощал людям и был с ними терпелив, за исключением тех случаев, когда его охватывал приступ ярости. Тогда он никому не давал пощады. Павел решил покориться и пить, но, улыбаясь, одновременно прикидывал, как бы в случае чего половчее схватить Вишневского за горло.
А тот добродушно на него поглядывал и наполнял бокалы. Потом спросил, какое вино ему больше понравилось и какое он считает самым благородным.
Исакович сказал, что не видит особой разницы.
Вишневский огорченно посмотрел на Павла и сказал:
— Не обижайтесь, капитан, но все, что вы сказали о вине, не говоря уже о женщинах, этих чудесных созданиях, этих полевых цветах,
18
обыкновенный (лат.).
Тогда Исакович, впервые посмеявшись над пьяными речами Вишневского, спросил:
— И как? Нашли?
Вишневский сел, отодвинул бокалы и тихо и глухо ответил:
— Нашел, но она мне не досталась: в тот день, когда я пришел ее сватать, ее уже просватал другой.
Чтобы как-нибудь выбраться из гостей, Исакович, рассыпаясь в извинениях, стал уверять Вишневского, что он несомненно найдет себе заместителя в Токае.
Вишневский поклонился и любезно сказал:
— Не беспокойтесь, капитан. Хоть вы и лишаете меня последней надежды. Санкт-Петербургская Коллегия не переводит меня по службе, несмотря на то, что я уже не раз об этом просил. Требуют сначала подыскать себе замену. Но как только я кого-нибудь предлагаю, они его отклоняют. Говорят, будто он не может быть persona grata [19] . Но вот если бы вы, капитан, согласились, я уверен, что все было бы в порядке. Судя по письмам Волкова, вы вполне подходите для того, чтобы возглавить миссию в Токае. А ведь место главы миссии в Токае весьма важное. Человек, отличившийся на этом посту, сделает блестящую военную карьеру. И будет представлен самой императрице.
19
Лицо, кандидатура которого на пост дипломатического представителя в каком-либо государстве одобрена правительством этого государства (лат.).
Павел снова сказал, что он не подходит для этой роли.
Вишневский искренне удивился.
— Вдовец, — воскликнул он, — в Токае все бы имел! Жил бы здесь несколько лет как король!
Павел, понурившись, заметил на это, что жизнь давно уж ему немила. После всего того, что он и его братья пережили, уйдя из Сербии, у них осталось одно желание: если начнется война, прославить свое имя саблей в русской армии. В России они хотят умереть, а не начинать жизнь сначала. Пусть это сделают их дети и их народ. А им уже поздно. Им бы только устроить свои семьи там, где поселились их соплеменники, в провинции под названием Новая Сербия. Они слышали, что земля им уже отведена на реке Донец. Они же зовут ее Дунаец! Ничего другого им не надо.
Вишневский рассмеялся Павлу прямо в лицо и сказал, что не стоит загадывать, пройдет время и капитан будет думать иначе, когда увидит сербов-офицеров на русской службе: расфранченных, богатых, расхаживающих по Петербургу, словно князья, в расшитой серебром униформе.
Вишневский вдруг показался Исаковичу каким-то упырем, с которым он повстречался на своей могиле. Таким, значит, будет и он?
Значит, скоро и он забудет свою милую Сербию, никогда больше не увидит свой Цер, свою Црна-Бару, и будет расхаживать, как сказал Вишневский, по Петербургу разодетый, разукрашенный, богатый, в мундире сербского гусарского полка.