Перешагни бездну

Шевердин Михаил Иванович

Да, сначала подкуй лошадь, а потом высматривай дорогу. Но какого черта Гвендолен, красавица, умница, любимица сэра Томп­сона, сидит в пешаверском болоте на мизерном жаловании эконом­ки? Многие ломали голову, но задача оказалась им не по моз­гам.

Сама же мисс Гвендолен не позволяла себе и словом обмол­виться на счет своей высокопоставленной родни или произнести вслух фамилию «Томпсон». Она была и оставалась ровной в обра­щении, суховатой, но очаровательной экономкой, превосходной хозяйкой бунгало, у которой «каждое пенни железным гвоздем при­колочено», у которой пылинка на зеркале превращается в ката­строфу, у которой во время официальных завтраков и обедов гряз­ные тарелки и рюмки исчезают со стола так, что

это может озада­чить самого искушенного метрдотеля.

Внешне она казалась довольной своей судьбой. Даже в минуты меланхолии, порожденной серостью жизни в бунгало, она тверди­ла: «У всякой тучи есть серебристая каемка». Оптимизма в ней имелось предостаточно. Да и на что могла рассчитывать девушка, пусть из аристократического рода, но дочка многодетного сельско­го викария, хоть и имевшего братом баронета, а дедушкой герцога.

Что мог почтенный служитель религии сделать, кроме того, что, используя аристократические связи, дать дочерям образование в фешенебельном закрытом колледже, рассаднике знатных невест-бесприданниц. Что могло дать Гвендолен, неглупой, способной, даже талантливой, с привлекательной наружностью, такое воспита­ние, кроме разочарования и полной опустошенности.

Счастье еще, что сэр Безиль Томпсон обнаружил в прелестной племяннице недюжинные способности и приохотил её к занятиям восточными языками. И когда семейные обстоятельства вынудили мисс Гвендолен покинуть дом сэра Безиля, он нашел, что она обла­дает подлинными знаниями, могущими получить небезвыгодное приложение к делу в Индии. Но какая карьера могла ждать Гвен­долен в служебной иерархии колониальной империи, где женщина, пусть обладающая семью столпами мудрости, не могла занимать официально даже самой низшей чиновничьей должности? Остава­лось или выйти замуж за колониального офицера, или пойти в гу­вернантки в семью лохарского раджи, или поступить компаньонкой к губернаторше. Мисс Гвендолен «в семи небесах и одной звезды не нашла» и предпочла удел экономки бунгало мистера Эбенезера Гиппа.

Мисс Гвендолен-экономка представлялась глазам всех, кто встречал её в бунгало, некиим спустившимся с небес ангелом, и в то же время строго подтянутой особой, правда, очень приятной, но к которой можно предъявить ровно столько требований, сколько предъявляют к креслу в гостиной, к столу, накрытому крахмальной скатертью, к серебряной вилке особенно удобной формы. Словом, во вре-мя очень важных, очень серьезных бесед в бунгало, происхо­дивших за чашкой кофе по-турецки, мисс Гвендолен-экономку гос­ти видели и не запоминали, нечаянно любовались её изысканной внешностью и не обращали на неё внимания. Но и чашечку кофе и коньяк подавали очаровательной белизны ручки с розоволаковыми ногтями. И в лучшем случае гость или гости при появлении в поле зрения этих изящнейших ручек машинально перескакивали с ан­глийского на фарси или на урду. И, по-видимому, не оттого, что они боялись разгласить какую-либо тайну, а просто потому, что посети­телям легче самим разговаривать о делах на своем родном языке. А в целом от мисс Гвендолен-экономки оставалось воспоминание как об очень красивой, обаятельной, аристократичной английской леди, непонятно почему похоронившей себя в индийской колониаль­ной глуши.

Порой сквозь розоватую бледность лица мисс Гвендолен просту­пал румянец, а в безмятежной синеве глаз вспыхивали стальные искорки. Тогда мистер Эбенезер про себя называл свою экономку «молнией, смазанной жиром».

Сахиб Джелял не подозревал о «жирной молнии», но он позво­лял себе исподтишка любоваться тем пламенем, которое загоралось на лице «пери пешаверского бунгало». Он с самомнением считал, что это происходит при его появлении в Белой гостиной.

Сахиб не скрывал, что oн ценитель женщин. Никто не посмел бы сказать про него, что он сластолюбив. Он умел восхищаться женской красотой и делал это вполне респектабельно.

В

Сахибе Джеляле, этом поистине восточном человеке, азиате, было что-то проникновенное, душевное. Сам мухаммеданин больше, чем Мухаммед, он, казалось бы, должен презирать женщину, а вот он сумел разглядеть в мисс Гвендолен-экономке несчастное сущест­во. Он пожалел её, и человечность его пробудила в ней ответные чувства.

Возможно, потому Сахиб Джелял не заметил в первое время, что его изучают, пристально, придирчиво.

Мисс Гвендолен знала бухарского купца Сахиба Джеляла, по­ходившего на блистательного индостанского раджу, но отнюдь не на торговца овчинами, кожами и кишками, наживающегося на ко­лониальных подрядах. При его появлении мисс Гвендолен прони­зывала дрожь, подобная той, которая охватывает дичь в лапах хищника. Сахиб Джелял вторгался в самые скрытые уголки души. Гвендолен казалось, что он читает её мысли. И она вдруг делалась разговорчивой и даже чуть болтливой — мысленно она очень руга­ла себя за это — и говорила такие вещи, о которых предпочитала обычно молчать. Ей Сахиб Джелял казался стоящим выше всех азиатов, почти сверхчеловеком, мудрецом, философом, и, хоть он был, конечно... как бы сказать... дикарем, она искала в нём сочув­ствия единомышленника,

— Мне стыдно за англичан,— говорила она вкрадчиво,— вполне естественно, что мы, белые, из гуманных побуждений вытаскиваем туземцев из болота дикарства и людоедства. Ужасно другое — ед­ва респектабельный, цивилизованный бри-танец попадает па Восток, как сам мгновенно дичает, теряет облик человеческий. Отвратитель­но! Топчет христианскую мораль. Отнимает у туземца жену, доче­рей. Разврат! Распущенность!

С дрожью отвращения в голосе она осуждала полицейские ко­лониальные порядки, выколачивание налогов под дулами пулеме­тов, разжигание межплеменной розни, убийства из-за угла, интри­ги, произвол. С возмущением она заявила:

— Наши тупицы знают лишь пули и бич! Падайте ниц! На колени! А не понимают, что даже самые темные дикари раскусили нас, отлично видят слабости белых, их пороки, неумение перено­сить климат... А тут еще перед глазами вся-ких этих индусов, пер­сов, китайцев соблазнительный пример Советов. Русские насажда­ют у себя образцы социальной справедливости.

Мисс Гвендолен спохватилась, сделав вид, что наговорила лиш­него. Настораживал удивительно равнодушный тон и то, что выво­ды её мало вязались с обликом бело-розового ангела.

— И они восстанут, и Британская империя потерпит крушение... благодаря нашей глупости.

Сахиб Джелял не возмущался и не спорил. Он предпочитал не спорить с такой очаровательной особой. Он не хотел, вероятно, ви­деть в мисс Гвендолен политика, а тем более чиновника. Разве чи­новники имеют такие голубые глаза и бело-мра-морные ручки? Он весь подпадал под её очарование.

— Иметь совесть? — спрашивала она его, словно читая в глазах его невысказанный вопрос. — Я давно поняла, что не могу позволить себе такую роскошь. В нашем мире мы поклоняемся извечным бо­гам. О, эти боги владычествуют над людьми с тех пор, как человек встал на задние ноги и пошел. Эти боги — алчность, злоба, ску­пость, честолюбие, лесть, обман, лицемерие. Мы, англосаксы, жре­цы этих богов! Мы сеем здесь, на Востоке, смуту, а пожнем от­чаяние...

Она выпивала еще рюмочку и подсаживалась поближе к Сахи­бу Джелялу и заглядывала в его черные глаза. Вся она делалась теплее, обворожительнее.

Гвендолен старалась показать, что она так одинока в бунгало скучного мистера Эбенезера Гиппа и потому столь чувствительна к самым малым проявлениям дружбы.

В такие моменты в ней не было и намека на высокомерие, ко­торое столь обычно в европейцах при общении с туземцами. Ей не претило; что задушевным собеседником её был азиат. Её не забо­тило, что она выдает себя, потому что её совсем не трогала судь­ба азиатов.