Перешагни бездну
Шрифт:
доит кошку.
Таджикская пословица
Доказательств не требовалось. Они поразительно были похожи. Сходство доходило до немыслимого.
— Может же природа выкинуть такие антраша, — покачивал головой мистер Эбенезер Гипп. — Самая строгая экспертиза, самая предубежденная единогласно даст заключение — мать и дочь! Дочь и мать!
Мадемуазель Люси со своими золотыми локонами, нежно-голубыми глазами, пухлыми, тронутыми помадой губами, наивно приоткрытым ротиком, мерцающими
— Никаких претензий с моей стороны, — ворковала мадемуазель Люси. И все поразились — никогда еще не приходилось слышать, чтобы голоса были так похожи. — Но вы поймите! Представьте! У меня салон. Аристократы... Безумно богатые. Лимузины! Замок в департаменте Жиронда. Лакеи! Гобелены! Апартаменты! Радио! Белый рояль! Севрский фарфор! И вдруг знакомьтесь — ваше очаровательное дитя — Моника! И откуда взялось имя Моника? Моя дочь! Моника из Азии! Поймите. Какой пассаж! Да все подумают, что я старуха. Но я молодая женщина, и мне рано напяливать на голову чепец бабушки. Поймите меня правильно! Я люблю мою Монику... Но я не могу отдаваться чувствам. Переживания так старят.
Материнским излияниям мадмуазель Люси отвела ровно минуту. Она поражена! Потрясена! Восхищена! Она обезумела от счастья. Но... Она не плакала, она не смеялась. И слезы и смех вызывают в уголках глаз «гусиные лапки». О, эти ужасные морщинки!
Фарфоровые глаза куклы оставались безжизненными — сизо-голубыми, когда в столь похожих глазах её дочери отражались радость и страх, изумление и недоумение, нежность и отчаяние.
Мадемуазель Люси не предупредила о своем приходе. Неожиданно в обрамлении локонов, кружев, газового шарфика она впорхнула в гостиную «Сплэндид» и, заключив в объятия дочь, расчувствовалась. Но тут же она деловито заговорила о том, что привело её сюда. Материнские чувства? О, нет! Меньше всего.
Хладнокровно она изложила целую программу. Надо отдать должное мадемуазель Люси: временами горло у неё сжималось, и она начинала задыхаться. Это означало, что чувства матери на какой-то миг возобладали: такая прелестная, милая дочка!
— Смешно! Я — жена владетельного государя, азиата, — сокрушалась она.— Моника, моя дочь, от него... Все законно. Я королева, я царица, я эмирша. Ничего! Пусть это не слишком ослепительное княжество, которое в Азии днем с фонарем не сыщешь. Все равно я царица по закону, документ у меня, я эмирша, королева! Я же не какая-то... Муж-то мой, хоть и бывший «гарунальрашид», но жив-живехонек. Всё! Тут всё ясно. И тут мне лично ничего не надо. У меня нет настроения возвращаться к азиату, пусть он и трижды король. И тут тоже всё ясно! Но моя милочка Моника— законная дочь восточного короля. Придется эмиру позаботиться о нашей дочери, раскошелиться. Платите, господин эмир! И всё тут! О ля-ля! — Изящным жестом она пощелкала своими пальчиками с удивительно малиновыми ноготками. С нежностью, похожей на осторожность, она поцеловала вспыхнувшую от волнения Монику.
Мадемуазель Люси при всем избытке чувств не сумела скрыть, что ужасно
— Сколько, спросите вы меня? Ну, надо подумать. Продешевить мы не собираемся. Дешево он oт меня не отвяжется, господин «гарунальрашид».
— Вы моя мама? В самом деле мама? — проговорила Моника. В глазах её стояли слезы. — Вы... мама!
Девушка кинулась обнимать мадемуазель Люси, ничуть не остерегаясь, что может помять её наряд. Мать и дочь замерли в объятиях.
Мисс Гвендолен, мистер Эбенезер поглядывали то на них, то друг на друга. Бурные излияния шокировали их. Во всяком случае встреча Моники с матерью не предусматривалась, по крайней мере, на данном этапе их пребывания в Женеве.
Оставалось надеяться, что это ненадолго. И они оказались правы. Беспокойство за прическу и платье заставило мадемуазель Люси решительно высвободиться из объятий Моники. Она отодвинулась на расстояние вытянутой руки и воскликнула:
— А ты красива! Правда, не красивее меня, твоей мамочки. А? Осторожно разглаживая оборочки на корсаже, мадемуазель Люси заговорила сухо, деловито:
— А теперь, дочь моя,—она покосилась на Гвендолен и Эбенезера, — собирайся. Поедем ко мне.
Мисс Гвендолен вмешалась:
— Мадам... вы повидались с Моникой, добились своего. Прекрасно. Это делает честь вашим чувствам. Но позвольте напомнить: Моника — принцесса, а принцессы подчиняются строгостям этикета.
Неожиданно мистер Эбенезер оказался между Люси и Моникой.
— Свидание закончено!
— Не в моих правилах волноваться, — почти не открывая рта, протянула мадемуазель Люси, — поэтому позвольте сказать вам, обратите внимание, я тоже совершенно спокойна. Но я мать. Я мать по законам божеским и людским... Ну вы отлично знаете. Мы счастливо встретилить. И теперь не расстанемся.
— Прошу вас! — Мистер Эбенезер довольно энергично наступал на мадемуазель Люси, заставляя её пятиться к двери.
— Я не из пугливых,— продолжала Люси. — За мои права вступятся. Кто? Ну, например, французы, русские, ля-ля! Вы ещё пожалеете.
— Вон! — тихо проговорил Эбенезер.
— О! — вырвалось у Моники, и она заплакала.
— Береги цвет лица, моя дочь, — равнодушно сказала Люси.— А вы, мистер бульдог, спрячьте клыки. И помните. Без меня Моника есть Моника, и всё. Единственное доказательство, что Моника дочь Сеида Алимхана, — это я. Все знают, у него был полон гарем одалисок и шлюх, но я еще раз говорю вам — я законная его жена...
— О! — повторила сквозь слезы Моинка.
— Ты взрослая. И нечего их стесняться, дочь моя. А вы, мистер и мисс, имейте в виду, всё, решительно всё, что касается принцессы Моники Алимхан, касается меня. Я мать. Идем, Моника. Ах, так. Вы не пускаете. О ля-ля! Насилие! Я живу в отеле «Гранд», Моника. Спросите супругу его высочества эмира бухарского! Ха! У меня солидный кредит.
И облако шифона, легких шалей выпорхнуло в дверь. Мистер Эбенезер неуклюже расставил ноги и наклонился всем тулотомнем вперед, как бы собираясь удароти кулака послать кого-то в нокаут. В юности мистер Эбенезер Гипп занимался боксом. Появление мадемуазель Люси просто озадачило его.