Перестаньте удивляться! Непридуманные истории
Шрифт:
Волшебник Яхве
Корней Иванович Чуковский мечтал издать для детей книгу библейских сюжетов, — наподобие знаменитой, любимой многими поколениями детей книги Куна «Что рассказывали древние греки о своих богах и героях». Он даже пытался сколотить коллектив авторов, чуть ли не каждому из своих литературных знакомых предлагая переложить для детей какую-нибудь из библейских историй — на выбор.
Затея по тем временам была, конечно, совершенно не реальная. Другого автора, явись он в издательство с такой идеей, сразу бы завернули.
— Мне, — рассказывал он, — поставили только одно жесткое условие. Ни в одном из рассказов ни при каких обстоятельствах не должны были упоминаться два слова: «Бог» и «Евреи».
Представить себе изложение библейских сюжетов, не упоминая о евреях, я с грехом пополам еще мог. Но обойтись в этом случае без упоминания Бога? Это, по-моему, было просто немыслимо.
Но нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики. Посовещавшись, многоопытные и изобретательные советские литераторы придумали для Бога псевдоним. В их переложениях библейских сюжетов Вседержитель именовался — «Волшебник Яхве».
Это, впрочем, им не помогло. Книгу все равно запретили.
Лифт работает?
Это рассказал мне один мой приятель, который был родом из Кишинева. В тот день, когда Кишинев (как и вся Бессарабия) стал советским, в одном из лучших отелей города разместилась военная комендатура. Военный комендант пригласил к себе хозяина отеля и спросил:
— Лифт работает?
Тот несколько растерянно ответил, что да, конечно, работает.
— Смотрите, чтобы лифт работал! — строго сказал военный комендант и кивнул, давая понять, что аудиенция окончена.
Хозяин отеля, как говорил мой приятель, долго потом терялся в догадках. Он никак не мог понять: что, собственно, имел в виду этот странный русский офицер? Почему вдруг у него возникла мысль, что лифт может не работать?
Не тому надо удивляться…
Михаил Афанасьевич Булгаков с приятелем стояли на трамвайной остановке и ждали трамвая. А трамвай все не шел. Долго-не шел. И приятель Булгакова, истомившись долгим ожиданием, занервничал. Сперва он ворчал, потом стал чертыхаться и вообще громко выражать крайнюю степень своего раздражения.
А Булгаков — молчал.
И только когда негодование его спутника дошло уже, как говорится, до белого каления, он разверз уста и назидательно произнес:
— Не тому надо удивляться, что трамваи не ходют, а тому надо удивляться, что трамваи ходют.
Позвольте пожать вашу руку!
Мой сосед, поэт Герман Абрамов, человек в высшей степени импульсивный, стоял на Ленинградском проспекте у газетного стенда и читал газету «Правда». И, разумеется, наткнулся там на какую-то очередную парашу. Герману в его возрасте (было ему тогда уже сильно за шестьдесят) можно было бы уже научиться сдерживать свои чувства при чтении этой замечательной газеты. Но, будучи человеком, как я уже сказал, в высшей
— До каких пор они будут засирать нам мозги!
Выплеснув из себя этот крик души, он оглянулся, и с ужасом увидал, что рядом с ним, ну просто бок о бок, стоит какой-то мрачный тип, который, конечно же, слышал эту его неосторожную реплику.
Времена были хоть уже и не сталинские, но все-таки еще и далеко не вегетарианские, и выкрикивать такие лозунги на улицах было совсем не безопасно. Ну и, конечно, надо принять в расчет, что сознание Германа сформировалось в те — тогда еще недавние — годы, когда и за более невинные высказывания людей превращали в лагерную пыль.
Короче говоря, убедившись, что его крамольный выкрик был услышан, Герман сильно струсил. Ему бы тут повернуться и быстро уйти, но, как пишут в романах, ноги у него сделались ватные. А когда так некстати оказавшийся с ним рядом мрачный тип положил руку ему на плечо, у него и вовсе упало сердце. Он уже не сомневался, что вот-вот будут произнесены страшные слова: «Пройдемте, гражданин!»
Но человек, подслушавший его крамолу, повел себя совершенно иначе. Обратив к Герману вдруг просветлевшее лицо, он проникновенно сказал:
— Позвольте пожать вашу руку!
В зоопарке
В конце 40-х или начале 50-х в Московском зоопарке в одной клетке жили огромный лев по имени Чандр и маленькая собачка, которую звали Тобик. Экскурсоводы красноречиво рассказывали глазеющим на это диво зевакам, как трогательно относится царь зверей к крошечной собачонке и какой преданной и нежной любовью отвечает Тобик на дружеские чувства Чандра.
Эту идиллию слегка нарушала надпись на клетке. Она гласила:
«Дружба между этими двумя животными обеспечивается своевременной подачей пищи».
Аллах не фраер
Магомет-Султан, дагестанский писатель, с которым я подружился, рассказал мне, что бывший редактор ихней областной партийной газеты, уйдя на пенсию, послал в ЦК свой партийный билет, объявив тем самым, что выходит из рядов КПСС.
Я изумился: в наших широтах ни о чем подобном мне слышать не приходилось.
— А что ты удивляешься? — сказал Магомет-Султан. — У нас многие так делают. Большие люди. Даже бывшие секретари райкомов или работавшие в аппарате ЦК.
— А зачем им это? — спросил я.
— Перед смертью с Аллахом помириться хотят. — Он усмехнулся. — Только зря все это.
— Почему зря? — задал я провокационный вопрос, не сомневаясь, что услышу в ответ что-нибудь насмешливо-атеистическое. Но услышал совсем другое.
— Не знаю, как ваш русский Бог, — сказал Магомет-Султан, — а наш Аллах не фраер.
Не забудь сказать про Сахарова
На одном московском заводе готовился какой-то большой митинг. По какому поводу — не помню, да это и не важно.