Пересуды

Клаус Хьюго

— Малыш, может, мы договоримся? Вы уходите, а мы никому ничего не расскажем.

— Никогда никому, — сказал я.

— Никогда никому. Пока я жив.

— Это недолго продлится, — сказала Юдит.

Он потер подбородок, где я ударил. Медные часы тикали на стене. Нотариус смотрел вниз, на свои башмаки.

— Если его мать была святой, кем была моя мать? — спросила Юдит.

— Она старалась быть лучше всех.

— И это все?

Не потому ли он сделал это, что чувствовал приближение смерти и хотел до последней секунды вести себя как нотариус, человек ученый, стоящий гораздо выше нас? Но он ухмыльнулся, и лицо, как зеркало,

отразило его вонючую душонку.

— Все, — сказал он.

— Ложись, — сказала Юдит.

Он лег на испачканный кровью ковер, Юдит вытащила из камина кочергу. Она подняла кочергу и взмахнула ей, словно собиралась дирижировать оркестром. Я засунул ему в рот свой носовой платок.

Совсем недавно я засовывал кому-то в рот платок. Но кому? Где?

— Разведи руки, — Юдит пнула носком сапожка его правый локоть. Рука сдвинулась. И она изо всей силы жахнула кочергой по его запястью, кость треснула, как трещит старая доска. Голова приподнялась, затылок стукнулся об пол — раз, другой, третий… Он схватился левой рукой за правую, хрипло вскрикнул. Я затолкал платок поглубже в горло.

— Не сможешь больше фальшивые документы подписывать, — сказала Юдит. — Даже после смерти. — Она тяжело дышала.

— Может, он левша. Я не заметил.

— Зато я заметила.

Она ждала. Я хотел уйти, но она все ждала, когда он очнется.

— Да, — выдохнула она.

Он задрожал. Потом зевнул, и изо рта выпали зубные протезы. Потом его вырвало зеленой кашицей с коричневыми пятнами. Угорь в зеленом соусе с шоколадом. А потом он умер.

И что же, по-твоему, стало причиной смерти?

Подавился рвотой. Я думаю.

Но ты сказал, он сблевал.

Да.

Что да?

Я забыл.

Ноэль?

Да, минеер Блауте?

У нас полно фотографий трупа.

Тогда вы и так все знаете. Зачем спрашивать?

Потому что по фотографиям нам не узнать, кто что делал.

Юдит взяла лопатку для торта и запихала ему в рот. Потом стала совать туда же ложки, вилки, приборы для рыбы, пока еще можно было что-то засунуть. Потом засунула два десертных ножика в ноздри, и они разорвались. Тут он умер.

У нас есть фотографии.

Еще она затолкала ему в уши две большие ложки с деревянными ручками. Сидя на корточках.

— Я старалась быть лучше всех, — шепнула она трупу. — Совсем как мама.

И мы ушли. Я хотел еще прибрать, положить покойника на кровать. Она сказала, что ему и здесь хорошо.

С полным набором столовых приборов во рту?

Она расстраивалась,

что у нас нет с собой поляроида.

Это-то зачем ей понадобилось?

Я тоже спросил ее. Она сказала, чтобы поставить рядом с фотографией мамы. Фото своего отца.

Она говорила, что у нее было три отца. Один, Кантилльон, упокой, Господь, его душу, лежит в могиле, другой, Альбрехт, понес заслуженное наказание, а третий, пожелавший остаться неизвестным, или неизвестный, о котором Неджма не пожелала говорить, тот, кто лишь раз побывал в баре «Tricky» и никогда больше не появлялся. Два отца из трех, Кантилльон и Альбрехт, выставили Неджму из Бельгии на родину, отдали ее в грязные лапы магометанских святош.

Это она мне в машине рассказала. Мы все время сбивались с дороги, кружили в густом тумане вокруг Леса Забвения. Виноват был я, я никак не мог сориентироваться среди новых фабрик, и вилл, и дорожных указателей. Юдит чертыхалась и все время смотрела на часы.

Она сердилась на меня. Справедливо. Виноват был я, как всегда. Если бы я не встрял между ними и не вытащил нотариуса из его чертова кресла, она оставила бы своего второго отца в живых. Она выцыганила бы у нотариуса деньги, поворковав подольше у него на коленях.

Ты думаешь?

А разве нет?

Юдит Латифа в любом случае прикончила бы его.

Вы так думаете?

Само собой.

Прекратите повторять «само собой». Вам все понятно, все само собой. А мне — нет. Зарубите это раз и навсегда на своем дурацком носу.

Спокойно. Спокойно. Дыши глубже. Закинь голову. Спокойно.

Спасибо.

Мы приехали слишком поздно. Туман все сгущался, а у Юдит была очень плохая карта. Когда мы подъехали к вилле, было уже темно. Вилла вроде бункера, с внутренним двором, кипарисами и металлическими жалюзи.

Аллея Леопольда Второго, двадцать четыре, Лохтем.

Да. У бассейна стоял молодой парень, курявый, в новенькой кожаной куртке. Он был взбешен и ругал Юдит по-магометански. Иногда она отвечала. Тоже по-магометански. Она отдала ему деньги.

Все?

Думаю, да. Там было темно.

Не считая?

Он порылся в сумке и вернул ей тонкую пачечку банкнот. Не считая. Я подумал, что он слишком небрежно обращается с деньгами. Хотел ему даже об этом сказать, но он весь трясся, как листок на ветру, и сразу убежал к своему «вольво».

Ты не узнал того молодого парня?

Да они все на одно лицо.