Пересвет. Инок-Богатырь против Мамая
Шрифт:
Полагая, что сразу после допроса немцы его повесят или заколют копьями, Пересвет решил держаться перед врагами бесстрашно и с достоинством. И уж конечно, он не собирался вымаливать у тевтонцев пощаду, склоняя перед ними голову или становясь на колени. Движимый любопытством Пересвет разглядывал великого магистра, удивляясь его неброской скромной одежде, длинным волосам и бороде, благодаря которым этот могущественный повелитель крестоносцев смахивал на священника. Пересвет был наслышан от Корибута Ольгердовича и его приближенных о Винрихе фон Книпроде, объявившем крестовый поход против Литвы и собиравшем под
Глава восьмая Битва на реке Рудаве
Корибут Ольгердович и гридничий Ердень выслушали Пересвета, внимательно глядя ему в лицо. То, что им поведал Пересвет, побывавший в плену у крестоносцев, как-то не укладывалось у них в голове. Со слов Пересвета выходило, что сам Винрих фон Книпроде отпустил его на все четыре стороны, предварительно задав ему несколько вопросов о литовском войске и не получив на них ответы.
– Что именно пытался вызнать у тебя магистр? – спросил Корибут Ольгердович, сверля Пересвета пытливым взглядом.
Пересвет почесал в затылке, припоминая, потом ответил, не пряча глаз:
– Перво-наперво магистр хотел узнать численность всего Ольгердова войска, а также имена всех литовских воевод и русских князей, пришедших к Рудавскому замку под знаменами Ольгерда. Помимо этого магистр выспрашивал у меня сведения о Кейстуте и его жемайтийской рати. Ладит ли Кейстут с Ольгердом? Кого из сыновей Кейстут взял с собой в этот поход? Велика ли дружина у Кейстута? Ну и всякое такое…
– И ты ничего не сказал магистру? – спросил Ердень у Пересвета с оттенком недоверия в голосе.
– Ничего не сказал, – без колебаний проговорил Пересвет.
– Совсем ничего? – Ердень подозрительно прищурил свои бледно-голубые глаза.
– Ничего, – твердо промолвил Пересвет, глядя на гридничего прямым взором.
Ердень шумно вздохнул, бросив на Корибута Ольгердовича многозначительный взгляд. Мол, ты думай, что хочешь, а я этому молодцу не верю!
Корибут Ольгердович попросил гридничего удалиться из шатра. Ердень беспрекословно повиновался. Проходя мимо Пересвета, сидящего на скамье, Ердень похлопал его по плечу, как бы говоря этим жестом: «Хотя бы наедине с князем будь честен до конца, младень!»
– Ну вот, друг мой, мы теперь одни, – сказал Корибут Ольгердович, присев на скамью рядом с Пересветом. – Теперь ты можешь поведать мне всю правду, как бы горька она ни была. Что ты выболтал магистру на допросе?
Задавая этот вопрос, Корибут Ольгердович намеренно не смотрел в глаза Пересвету, дабы тому было легче сознаться в своем малодушии.
Однако Пересвет стоял на своем, заявляя, что он не передал немцам никаких сведений, даже имени своего им не назвал.
– Почто ты мне не веришь, князь? – обиженно воскликнул Пересвет. – Иль ты меня мало знаешь?
– Верно, друже, во лжи ты допрежь уличен не был ни разу, – заметил Корибут Ольгердович, – но дело в том, что странно получается:
– Нету у меня на душе ни камня, ни камешка, княже. – Пересвет сердито отнял свою руку. – Я поведал тебе все, как было. Почто немцы проявили ко мне милосердие, сие и для меня загадка. А верить или не верить, это уже дело твое, князь.
– Ладно, ступай! – сухо бросил Пересвету Корибут Ольгердович, поднявшись со скамьи и подойдя к столу. – С тобой еще твой отец перемолвиться хочет. Иди к нему, друже. Да не мели языком среди наших ратников о том, что в немецком плену побывал!
Боярин Станимир Иванович не скрывал своего взволнованно-озабоченного состояния, когда завел разговор с Пересветом, уединившись с ним в своем шатре. Ему тоже не верилось, что его сын ни за что ни про что был освобожден немцами из плена.
– Ну, сын мой, садись и выкладывай мне все начистоту, отчего это крестоносцы явили тебе такую неслыханную милость! – промолвил Станимир Иванович, усадив Пересвета на табурет и тщательно задернув дверной полог. – Да молви негромко, дабы посторонние уши этого не услышали и по всему нашему стану не разнесли.
Боярин сел на другой табурет, поставив его напротив Пересвета.
Пытливый требовательный взгляд отца вывел Пересвета из себя. Ему сразу стало понятно: его отец тоже убежден в том, что он не мог так легко и просто выбраться из тевтонского плена, не запятнав свою совесть нечестивым поступком.
– Отец, вынужден разочаровать тебя, – сдерживая себя от резких слов, заговорил Пересвет. – Никаких клятв и обещаний я немцам не давал, ничего лишнего им не выболтал, в ногах у них не валялся. Меня допрашивал сам магистр Тевтонского ордена, но ничего он от меня не добился, Бог свидетель.
– Сам магистр впустую потратил на тебя время, после чего отпустил тебя на волю без всякого выкупа. – Станимир Иванович покачал головой и всплеснул руками. – Диво, да и только, сынок!
– Согласен с тобой, отец, – хмуро обронил Пересвет. – Надеюсь, моей вины в этом нет?
– Ежели ты рассказал все без утайки, тогда винить тебя не в чем, – с тяжелым вздохом произнес Станимир Иванович, – но коль ты солгал…
– Я поведал чистую правду! – невольно вырвалось у Пересвета. – Почто ты мне не веришь, отец? Почто мне никто не верит?
– Не бывало такого сроду, сын мой, чтобы тевтонцы просто так отпускали из плена хоть славянина, хоть литовца, хоть земгала… – сказал Станимир Иванович, поглаживая свою русую бороду. – Это и порождает недоверие. Ердень и вовсе считает, что ты сам в плен сдался, когда Ярец и Пустовит пали от тевтонских стрел. Гридни из твоей полусотни отыскали по следам их тела в лесу. Они-то и поведали нам, что вы трое наткнулись на вражескую засаду.