Перевёрнутый мир
Шрифт:
Я устало опустился на диван рядом с парнем.
— М-да… А мне все кажется, ты ребенок. Совсем не замечаю времени. Знаешь, Мишка, оно для меня словно застывает здесь, на природе. Словно ничего не взрослеет, не стареет, не умирает. Только рождается. А ведь это далеко не так.
— М-да-а-а, — вторя мне, глубокомысленно протянул Мишка. — Ты совсем одичал, Данька. Совсем. И, не в обиду тебе сказано, постарел. Хоть и на природе.
Мишка мастерски чиркнул блестящей зажигалкой из фальшивого золота.
— Артисты подарили? —
— Угу. Они, кто же еще. У них там все знаменитости такие курят. А про спички они вообще уже думать забыли. Да, мы с тобой — темнота, каменный век. Сигареты, кстати, твоя… эта… артистка преза… презентовала — за успешную работу. А зажигалку ее дружок. Ух, как я обрадовался, мне в жизни таких подарков не делали. Даже на день рождения. Самый дорогой подарок был — перочинный ножик от отца. Да разве сравнить с такой зажигалкой!
— А где ты их встретил? — направил я разговор Мишки в нужное русло.
— Да в номер к твоей артистке заходил, отец велел занести ей лекарства. Она лежит на кровати с мокрым полотенцем на лбу. А этот красавчик сидит у ее ног, как верный пес.
Внутри у меня все перевернулось. Я сжал кулаки. И почему-то спросил:
— Целуются?
— Чего? — не понял Мишка.
— Ну, ты же сам говорил. Они когда-то целовались.
— Я? Ах да! — Мишка стукнул себя по лбу. — Совсем забыл. Почему-то когда врешь, всегда забываешь.
— Зачем ты мне врал, Мишка? — Я не разозлился на него, а только облегченно вздохнул.
— Да я б ни в жизнь! — Мишка стукнул себя кулаком в грудь. — Это она мне велела тебе сказать… Ну, что целовалась.
Я уже ничего не понимал. Моя голова шла кругом. Почему-то ужасно захотелось спать.
— А ей-то зачем это было нужно?
— Ты, Данька, как ребенок. Ничего не понимаешь в жизни. Ведь только так, с помощью ее безбожного вранья, ты и попался на удочку.
— Все вранье, кругом одно вранье. — Я устало провел ладонью по вспотевшему лбу. — Презенты ты от нее получил за это?
— И за это тоже. Да ты не отчаивайся, Данька. Любой бы только мечтал попасться на ее удочку. С помощью вранья или нет — какая разница.
— Наверное, никакой. Для них там вообще не существует разницы между правдой и кривдой. Все одно. Артисты.
— Ну же, Данька, — Мишка встревожено смотрел на мое равнодушное лицо, на мои потухшие сонные глаза. И даже встряхнул меня за плечо. — Ну же, Данька. Чего ты? Все же нормально. Ну… Ну, хочешь, хочешь, я и ей что-нибудь скажу, в отместку. К примеру, как ты целовался с Валькой, хочешь? И презент мне никакой от тебя не нужен, ты же мой друг. Это от тех брать можно, для них это нормально.
— Не хочу, Мишка, — я потрепал его по щеке. — А ты иди, Мишка, иди. И Вальку не впутывай. Она хорошая девчонка.
— Хорошая… Только хороших почему-то не так сильно любят. А этой, твоей артистке, чего-нибудь передать?
— Пусть выздоравливает.
Я вышел проводить Мишку
— Скоро дождина зарядит, на неделю, — усмехнулся Мишка, видимо, вспомнив Самсонов день. — Не придется им больше умирать от солнца. Ну разве что от глотка свежего воздуха.
Мишка небрежно чирикнул золотой зажигалкой. Яркий огонь вспыхнул у него в руках.
— Красиво, — почему-то печально вздохнул Мишка. — И руки не обжигает. От спичек так не бывает.
— Огонь он и есть огонь. Может согреть, а может обжечь. Ну, бывай, дружище.
Мишка, приподняв ворот пиджака, быстрым шагом направился прочь от моего дома. Я пошел закрывать ставни. Дождь хлынул раньше времени. Я уже собирался бежать домой, как заметил, что в кустах неподалеку от моего дома что-то белеет. Глаз мой был зоркий и натренированный.
— Вот чертяги столичные! Вечно мусорят, нет от них покоя. Словно у себя в городе, а не в лесу.
Я, сварливо ворча себе под нос, разгреб руками кусты и заметил в глубине их насквозь промокшую полную пачку «Кэмела», недалеко валялась обляпанная грязью блестящая зажигалка…
Следующим утром, забросив все дела, я, как верный пес, сидел у ног Лиды. Вновь заменяя Эдика. Лида играла уже не беспомощного ребенка, барахтающегося в воде, а несчастную больную девчонку. Она то и дело шмыгала носом, лоб ее был перевязан мокрым полотенцем.
— У вас такое солнце вредное, — капризно пробормотала она, перед этим пару раз охнув и ахнув от боли. — Даже на югах со мной ничего подобного не случалось.
— Солнце, Лидка, не бывает вредным, — улыбнулся я, гладя ее запутанные волосы. — Только люди.
— Такие, как я? — обиженно надула пухлые губы Лида.
— Нет, ты ведь у меня солнце.
Я огляделся. Мне стало немножечко грустно. С самого начала я знал, что это номер Марианны Кирилловны. И сейчас, впервые заглянув сюда после ее смерти, я вдруг по-настоящему понял, как мне не хватает моей костюмерши, наших прогулок у озера, наших долгих бесед у затухающего костра, нашей сирени с пятью лепестками. Пожалуй, никто меня в жизни так не понимал, как Марианна Кирилловна. И я знал, что это понимание было взаимным.
Лида, заметив, что я погрузился в мысли, тут же принялась вновь капризно охать и ахать, жалуясь на свое недомогание, изо всех сил стараясь привлечь к себе внимание. Вообще-то она была плохой актрисой. Хотя, возможно, я мало что смыслил в актерской игре.
— А ты где-нибудь уже снималась, Лидка? — зачем-то спросил я у нее.
Ее глаза растерянно забегали по моему лицу. Но тут же решительно остановились где-то у переносицы.
— Конечно, снималась! — Она вызывающе встряхнула головой, забыв, что та у нее болит. — А ты думал, я плохая актриса?