Перевёрнутый мир
Шрифт:
— Лида, Лидок, ну скажи, ты можешь все бросить ради меня. Ну, хотя бы попытаться. Как у нас говорят: был бы хлеб да муж, и к лесу привыкнешь.
— Мне не все нравится, что у вас говорят. К тому же, мне хлеба и мужа мало. Впрочем, привыкнуть можно ко всему, если есть хлеб. Даже к городу.
— Ну вот ты и попытайся! Все брось ради меня! И город в том числе! Что это за родина, к которой нужно еще привыкать! — Я споткнулся на слове и опустил взгляд. — Лида, ну попытайся. Ну хотя бы в мечтах.
Я прекрасно знал ответ — она не могла. Это было слишком неправдоподобно.
Она провела холодной ладонью по моей заросшей щеке.
— А ты ради меня можешь все бросить? Не отвечай, я знаю ответ. И даже не могу представить, что случится, если ты уедешь со мной. Конечно, ты не превратился бы в Эдика. Но наверняка превратил бы нашу жизнь в кошмар, тоскуя о своем доме. Так что мы не можем вдвоем ни уехать, ни остаться.
— Как мало, оказывается, мы можем ради друг друга.
— Но у нас был целый месяц. А это уже не мало. И только потом мы поймем — было ли все это настоящее. И стоящее. Хотя так хочется знать теперь.
Лида запрокинула голову вверх, внимательно вглядываясь в засохшие, корявые ветви дуба. И вдруг громко вскрикнула.
— Данька! — Она до боли вцепилась в мою руку. — Данька, этого не может быть! Смотри! Этого быть не может!
Я растерянно мотал головой, не понимая.
— Ну, вон же! Какой ты слепой! Листочки! Ну, посмотри! Такие яркие! Совсем молоденькие! Как зеленые огоньки!
— Ничего не вижу. — Я старательно щурился.
— Ну какой же ты слепой! Слепым нельзя работать лесниками! Я напишу на тебя жалобу! — возбужденно кричала Лида. Она схватила мою руку и подняла ее вверх, по направлению к ветке, где выросла зелень. — Ну же, ну же, видишь?
— Да, точно, вижу, — я недоуменно почесал затылок. — Точно, листочки. Вот это чудо!
— Чудо?! Ты что! Это даже не чудо! Это больше, чем чудо! Так просто не бывает и не может быть!
Конечно, не бывает, я не мог не согласиться с Лидой. Но мне так захотелось, чтобы это случилось. Чтобы та сказка, которую я придумал специально для нее, наконец-то сбылась. Что я еще мог для нее сделать? Только позволить себе этот маленький обман. Накануне я залез на дерево и аккуратно зацепил тонкой проволокой молодые листочки к сухой ветке, чтобы все выглядело правдоподобно. Оставалось главное — правдоподобно сыграть удивление.
— Ну конечно, Данька, я даже не знаю, что думать. Ты сам рассуди, так не бывает. Разве могут на мертвом, совершенно безжизненном дереве вырасти листочки? Сколько их? Раз, два, три… Целых три листочка!
Я хотел и больше прицепить в порыве безбожного вранья и во имя божественной любви, но вовремя остановился. Это выглядело бы совсем глупо.
— Лида, Лидок мой! — Я взял ее руки. — Конечно же так бывает.
Лида подозрительно на меня покосилась.
— Вообще-то я больше верю в науку. И в школе проходила биологию. Мертвое не порождает живое. Как мертвого человека невозможно заставить дышать, так и мертвое дерево — зацвести.
— Извини, но у тебя представления какого-то допотопного века! На свете столько непознанных явлений и необъяснимых событий! Если хочешь знать, уже почти доказано, что и мертвого человека можно заставить дышать. Его на определенное время помещают в такую специальную камеру… А тут дерево… Природа вообще — сплошная загадка. Тут одни тайны. И жаль, что их так мало изучают и разгадывают. В основном силы брошены на людей. Все забыли, что природа — первоначальна, а от нее зависит и наша жизнь, и наша смерть. А потому начинать нужно с нее. Потому что именно она может спасти или погубить…
— И все же я не понимаю, — уже менее уверенно пробормотала Лида. Она, похоже, почти верила моим сомнительным гипотезам. Похоже, она разбиралась в науке так же, как и я.
— А зачем тебе понимать? Скажи, зачем? Неужели это так важно? Или ты… Ты просто не веришь в нашу любовь? Ведь ты мне поверила, когда я рассказывал про влюбленных под этим дубом. И про внезапно появившиеся листочки. Значит, ты просто не веришь в нас…
Лида бросилась мне на шею. И стала лихорадочно целовать мое лицо, шею, пытаясь заглушить мои слова.
— Ну конечно, конечно, я верю в нашу любовь. И в эти листочки тоже. Но это означает, что мы должны быть вместе… А это так нереально.
— Кто знает, Лида, что реально в этой жизни, что нет. Нам кажется, что мы расстаемся навсегда, но знать наверняка не можем. И может быть, встретиться окажется гораздо проще, чем мы думаем. Другим же кажется, что они расстаются всего на час, а получается навеки. Что мы можем знать в этой жизни? Я думаю, что он, — я кивнул на дерево, — знает гораздо больше нашего.
Лида бережно погладила черную скрюченную ветвь старика дуба.
— Спасибо, дружище.
Мне показалось, он слегка покачнулся в легком поклоне. А возможно, просто начался ветер. Зашумели кроны зеленых елей, загалдели наперебой птицы, взбунтовалась водная гладь озера, по небу, как в зеркале, поплыли перистые облака. Мир оживал. Словно после разлуки. Мне все-таки удалось сделать наше прощание не похожим ни на какое другое. И стало немножечко легче.
Говорят, самые тяжелые — это первые недели разлуки. Со мной же все случилось наоборот. Именно первые недели мне жилось довольно легко и беззаботно. Жизнь как-то сразу вошла в свою колею. Хотя в доме еще пахло дорогими духами Лиды, мои губы хранили ее поцелуи и мне казалось, что она вот-вот легко и весело ворвется в мой дом. Я вздрагивал при каждом шорохе и ночами спал беспокойно. Но все же мудро принял неизбежное. У нас был целый месяц любви, а это немало. И разлука не означает, что любовь ушла навсегда. Я верил, что она может вернуться в любое мгновенье.