Перевёрнутый мир
Шрифт:
— У нас уже есть сценарий, — мрачно выдавил я, глотая второй бокал «мартини». — Чего еще надо?
— В том-то и дело, что ничего, и этого сценария тоже! Мы отказываемся от него во имя будущего, и во имя памятника на могиле Подлеева. У подножья которого мы положим цветы.
— Зачем? — Я пожал плечами. — Сценарий довольно прочный, уважаемого человека…
— Уважаемые — все с прошлым, Ростя, мы же будем искать людей с будущим. Которые еще смеют думать, что будущее прекрасно! И пусть думают! Дадим им осознание этого счастья бесплатно. А сами снимем прекрасный фильм, усек? Ни одно дело не проходит напрасно, поверь. А
Я не понимал, о чем говорит Лютик. Мне кажется, я порядком надрался. Я вглядывался в эти лица, и они все казались удивительно похожими. Правда, можно было разбить их по группам и типам. Словно маленькие фан-клубы. Здесь было много смазливых рекламных Эдиков, толстых красномордых режиссеров Лютиков, легкомысленных пушистых и теплых Любаш, готовых отдать любовь первому встречному, много продюсеров с их молодыми женами, стреляющих глазками направо и налево. И конечно, уйма широкоплечих суперменов Ростиков. А я — один из них. И меня словно не было. Они маячили перед моими глазами, словно персонажи самого дешевого сериала, в котором вместо любви бушуют слезливые страсти. Вместо дружбы заключают сделку. Вместо правды — поток грязной лжи. Они были моим сегодняшним днем, от которого совсем недавно меня пыталась спасти Рита. А я отказался от этого спасения. Что, впрочем, еще не означало, что я собирался отказаться от себя. Хотя, по-моему, уже начинал забывать свое имя. Боже, как же меня звали когда-то? Старое, редкое, по-моему, очень сильное имя, данное мне родителями с любовью.
— Даник, — прошептал я пересохшими губами. — Даник, прости меня…
Я услышал хихикающий тоненький голосок Лютика.
— Еще перед кем-то согрешил. Кто этот Даник? Нужно запомнить…
И я провалился в пропасть. Там, в низине, шумел густой темный лес. Я всегда думал, что лес растет наверху, ближе к солнцу. Неужели я ошибался? В яме возвышались сосны, пахнущие терпкой смолой, иголки которых кололись, как острые копья. Приглушенно пели лесные птицы. А наверху, над моей головой, у края стоял настоящий Ростик. Он смеялся. И я протянул к нему руку.
— Вытащи меня отсюда.
— Зачем? — он пожал плечами.
— Я не должен расплачиваться за тебя или за тебя жить. Я даже любить за тебя не могу.
— А кто тебе сказал, что не можешь? И разве тебе плохо?
Я огляделся. Леса уже не было. В низине стояли столики, на них бронзовые подсвечники. Я взял со столика бокал вина и залпом выпил.
— Разве тебе плохо? — спросил сверху Ростик.
— А тебе было плохо? — ответил я вопросом на вопрос.
— Ты лучше знаешь, — пожал плечами Неглинов.
— Что с тобой происходит? Где ты? — вдруг спросил я.
— Не знаю. Это можешь знать только ты.
— Странно, уже совсем не пахнет лесом. И птицами не пахнет. Все ушло, Ростик? — я жадно вдохнул воздух. В воздухе приторно запахло лютиками.
— Наверно.
Вдруг я увидел, что наверху стоит не Ростик, а я. И закричал. И стал бить кулаками по песочной стене.
— Ты не имеешь права! Ты не имеешь права быть там! И почему? Там должен быть я! Там я! И там мое место!
— Нет, ты — здесь. По собственному желанию. И не все ли равно?
— Пожалуйста, отпусти меня, вернись! Я не хочу здесь жить! Я хочу туда! Где жил и где жить имею все права. Ты же ничего не имеешь!
Мой двойник
Я сидел на полу посреди ночного клуба, где дымились сигареты, лилось вино, пьяно хохотал Лютик, развязно обнимая очередную подругу. Слышался звон бокалов. А за столиками все шептали на ухо друг другу, что настоящая фамилия режиссера не Горлеев, а Подлеев.
— Здравствуй, Ростик, — крикнул он мне сверху. — Тебе протянуть руку?
— Нет, — хрипло ответил я. — Уже все кончено. Или все начинается, я еще не знаю…
Я больно ударился головой о стол и наконец-то очнулся. Мой мимолетный сон ушел с облаками сигаретного дыма. Среди облаков стояла Лида. Я долго, мучительно вглядывался в ее красивое лицо, чтобы понять, правда ли это. Она ли это. И почему она так вдруг, непрошено, явилась из прошлого. Я ошибся. Она была всего лишь настоящим. Это ее я так беззаветно, так преданно любил тысячу лет назад в Сосновке. Это ради нее я предал свой дом, своих друзей и свою собаку. И все же она была из настоящего.
— Вам плохо? — встревожено спросила она.
Видок, похоже, у меня был еще тот. Бледен, как мел, безумный взгляд, дрожащие руки. Спрашивать, плохо мне или нет, было излишне.
— Да, спрашивать, похоже, излишне. — Она слегка прикоснулась к моей дрожащей руке. — Я вижу, что плохо.
Черт побери, она по-прежнему умела озвучивать мои мысли.
Она молча помогла мне подняться и, взяв под руку, повела к выходу.
— Ее зовут Лида! — кричал мне вслед пьяный Лютик. — Ей не очень везет в кино. Но с поклонниками у нее все в порядке!
Лида вывела меня на улицу. Осенний промозглый ветер с дождем вскружил голову, ударил в нос так, что я захлебнулся. И опьянел еще больше. Мне стало совсем худо. Лида открыла дверцу серебристого автомобиля, кое-как меня усадила и даже участливо прикрыла ноги пледом.
«Господи, неужели она меня узнала?» — вертелась в моей голове единственная трезвая мысль. Неужели? Ну конечно, иначе зачем бы она пыталась меня спасти от этого угарного дыма, от этих лживых насквозь людей. Она меня узнала. Ну и хорошо. Ну и слава богу. Наконец-то кончится этот кошмар. Лучше уж угодить в тюрьму за присвоение чужого имени, чем жить безымянным. И разве сейчас я не в тюрьме? Просто нет железной решетки, а, впрочем, разве ее нет, и разве меня не бьют железными прутьями? Бьют так, что я теряю собственное имя, свою настоящую биографию, себя самого, в конце концов. Господи, как хорошо, что кончился этот кошмар. И как хорошо, что она меня узнала.
— А я вас узнала, — подтвердила, как всегда, мои мысли Лида, когда автомобиль плавно сдвинулся с места и легко поплыл по влажному асфальту, как гондола.
— Я очень рад, — пролепетал я.
— Хотя у вас видок еще тот. — Она рассмеялась, продемонстрировав ровные, безупречные зубы. — Пожалуй, не сразу можно догадаться.
— Да, раньше я был совсем другим. — Я старался говорить внятно. — Тогда все было другим. И мне было лучше.
— Еще бы. Трезвому всегда лучше. Хотя пьяные так не думают. Но вы, похоже, уже трезвеете. Так что…