Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944
Шрифт:
В период между Мюнхенской конференцией 1938 года и своим вступлением в войну в июне 1940 года Италия неизбежно оказалась в положении куртизанки, милости которой желали добиться очень многие.
Сильные, энергичные и безжалостные мужчины ухаживали за прекрасной Италией с таким же пылом, что и поклонники, не отличавшиеся особой энергией, но более рафинированные и утонченные. Первые не имели за душой ни гроша, зато вторые обладали всеми богатствами мира. Третий рейх, с одной стороны, и западные демократии – с другой, соревновались друг с другом, стараясь предугадать любой ее каприз и исполнить любое желание, в надежде, что она ответит взаимностью на их страстные ухаживания.
Такое положение дало бы огромные возможности великому государственному деятелю,
Зато зять Муссолини, Галеаццо Чиано, чувствовал себя в своей стихии. В тех случаях, когда он знал, что ему не грозят неприятные последствия, он отзывался о немцах с пренебрежением и высмеивал их – особенно своего коллегу Риббентропа. С другой стороны, он позволял немцам ухаживать за собой, льстить и оказывать всяческие знаки почтения, чтобы потом можно было рассказывать в своем международном женском цветнике в гольф-клубе, какие мучения ему пришлось вынести от бестактных нордических варваров, лишенных всякого вкуса. Он молча выслушивал страстные речи Муссолини в защиту Третьего рейха и против него, а потом с ужасающей откровенностью, поздно ночью, записывал их в своем дневнике.
Но даже у Чиано был краткий момент, когда он проявил героизм, – в августе 1939 года в Оберзальцбурге он сделал все возможное, чтобы предотвратить надвигавшуюся войну, но это была только вспышка угасавшего костра, ибо на следующий день он уже обо всем забыл. Он грациозно разъезжал по самому краю пропасти, и все его призывы к благоразумию быстро выветривались у него из памяти в объятиях какой-нибудь римской герцогини или княгини.
Его жена Эдда не обращала на его измены никакого внимания. У нее были все задатки политической фигуры первой величины, но она была слишком большой индивидуалисткой и слишком сильно поглощена своей напряженной личной жизнью, чтобы бороться за право играть подобную роль. Она тоже колебалась между любовью и неприязнью к грубым, но иногда таким близким по духу сыновьям севера, но ее четко выраженные убеждения, достаточно опасные – по крайней мере, там, где дело шло о войне, – были гораздо мужественнее, чем фрейдистские комплексы ее отца или истерические эмоциональные взрывы ее мужа. Я хочу процитировать запись в дневнике Галеаццо Чиано от 10 мая 1940 года, ровно за месяц до вступления Италии в войну: «Эдда тоже была в палаццо Венеция. Со своей обычной горячностью она заявила ему, что страна хочет войны и что сохранение политики нейтралитета равносильно бесчестью. Именно это он и хотел услышать – только такой разговор он и считает действительно серьезным».
Меня удивляет только одно – как женщина такого высокого интеллекта могла так сильно ошибиться в оценке настроения своих соотечественников. Кроме представителей самого радикального крыла фашизма, нескольких офицеров-летчиков и обычных коррумпированных или продажных групп населения, я лично не встретил ни одного человека, который хотел бы войны. Обычно разобщенные, как и все индивидуалисты, пятьдесят миллионов итальянцев были единодушны в своем желании заниматься чем угодно, но только не воевать на стороне
В королевской семье тоже царило единодушие. Виктор-Эммануил вложил свое огромное личное состояние в Английский банк и ненавидел немцев еще со времен кайзера Вильгельма. Ее величество по-прежнему тосковала по исчезнувшему двору русского царя, где она выросла, и почти не интересовалась политикой. Наследная принцесса, подобно всем немецким или полунемецким принцессам, выданным замуж за границу, ценила все антинемецкое, а если более точно, то антинацистское. Ее муж с радостью придерживался бы в отношениях с немцами золотой середины, более соответствовавшей его дружелюбной и изысканной натуре, но он привык считать взгляды своего отца законом и потому, естественно, не мог стать другом Германии.
Папа Пий XI, который еще не забыл о том, как он был нунцием в Мюнхене и Берлине, после 1933 года сделал все, чтобы найти modus vivendi с Третьим рейхом. Однако его усилия натолкнулись на фанатизм нацистского правого крыла и горячую ненависть Мартина Бормана. Гиммлер, благодаря влиянию Боккини, проявил большую готовность к заключению соглашения с Ватиканом, но он конечно же ни за что не пошел бы вразрез с линией партии, которая запрещала всякое сотрудничество с церковью. Но и в этих условиях Ватикан сделал все, что было в его власти, чтобы предотвратить беду.
Бомонд Рима и Италии прокладывал себе дорогу среди водоворотов и течений, возникавших в результате напрасных попыток церкви сохранить мир, с грациозным безразличием шлюхи, готовой отдаться тому, кто больше заплатит. Снова вернулись старые добрые дни! Все посольства, западные и восточные, ухаживали за римской аристократией, устраивая бесконечные роскошные вечера. Ни русские салоны эпохи Распутина, ни французские салоны в дни Марии-Антуанетты не были такими роскошными приютами для сплетен, скандалов и чувственных удовольствий, как дворцы княгини Изабеллы Колонны, герцогини Сермонеты и других представительниц самых древних итальянских фамилий как в Риме, так и по всей стране. Следуя примеру графа Чиано, аристократы занялись высшей политикой. Большинство из них состояли в родственных отношениях с аристократическими семьями Англии, и многие позолотили обшарпанные фасады своих палаццо на деньги представительниц американской консервной, автомобильной или торговой аристократии, с которыми они крутили романы. Из этого и родилось их естественное стремление и горячее желание, не заключая прямого соглашения с западными демократиями, избавиться от назойливых гансов из Третьего рейха, от которых только и жди беды.
Однако, не обладая воинственными наклонностями, члены высшего света испытывали непреодолимый ужас перед немецкой мощью и поэтому всячески старались задобрить этих варваров, точно так же, как римские патриции задабривали их в ту эпоху, когда императорами у них были варвары. Поэтому они танцевали на всех балах, в западных посольствах и в северных, пребывая в полной уверенности, что сумеют перевесить любую чашу весов, ненавидя Муссолини и его – по их меркам – простушку жену, молясь о том, чтобы монархия существовала вечно, и мечтая о том, чтобы будущим премьер-министром, который будет придерживаться англофильской ориентации, стал граф Чиано.
Естественно, эта неуправляемая ситуация немало потешала меня. Меня принимали везде. Трудно поверить, чтобы мне всецело доверяли, но полное доверие было так же нехарактерно для предвоенной Италии, как, я подозреваю, и для современной. Из-за того, что я работал переводчиком, любящие тайны итальянцы считали, что я связан с секретами, в которые я на самом деле не был посвящен. Сотни раз меня фотографировали вместе с великими мира сего, а кто больше итальянцев обожает фотографироваться? Меня видели вместе с женой посла фон Макензена, а все в Риме знали, что она добилась от руководителей Третьего рейха большой личной и общественной независимости. Я обедал с католическими аристократами в немецком посольстве в Ватикане и одновременно переводил писания северного антихриста. Так что в глазах истинных итальянцев я вел таинственную и интригующую игру.