Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944
Шрифт:
Я сказал себе еще до приезда фрау Гертруды, что маркиза станет моим спасением, и не ошибся. Это была остроумная светская дама с очень язвительным язычком, напомнившая мне княгиню Паулину Меттерних, бывшую когда-то королевой венецианских салонов. Она была также женщиной строгих монархических убеждений – еще одна аномалия, которую дуче терпел в своей фашистской стране. К моей тайной радости, она включила в насыщенную программу визита фрау Гертруды аудиенцию у итальянской наследной принцессы. Руководительница женской организации рейха вынуждена была вписать свое имя в книгу протоколов в королевском дворце, а в Милане маркиза угостила ее необычным зрелищем женщин в партийной форме, склоняющихся перед принцессой из Савойского дома.
Самое большое удовольствие получил фашистский Ахиллес. С чисто итальянским умением он украсил всю железнодорожную станцию
У меня были довольно хорошие отношения со Стараче, возможно, потому, что я, в отличие от итальянцев, среди которых только самые тупоголовые члены партии уважали его, делал вид, что принимаю его всерьез. Поэтому я взял на себя смелость заявить, что руководительница женской фашистской организации рейха должна во время своего пребывания в палатке иметь не только итальянского, но и немецкого защитника, и предложил на этот пост его превосходительство Ганса Георга фон Макензена, чем вызвал бурный восторг немецких гостей.
Говорят, что у пруссаков нет чувства юмора, но из всякого правила бывают исключения. Посол затрясся от смеха, и к нему присоединился Стараче. Фрау Гертруда была польщена, ибо на партийных собраниях она никогда не слышала таких предложений, и ей это очень понравилось. Банкет прошел с огромным успехом. Этот случай обогатил мой «фотографический» переводческий репертуар, и я думаю, что именно благодаря тому, что я умел найти выход из подобных ситуаций, я и сделался незаменимым.
На следующий день состоялся визит к наследной принцессе. Она приняла гостью в качестве почетного президента итальянского Красного Креста, к которому фрау Шольц-Клинк не имела никакого отношения. Как все женщины баварской герцогской фамилии и виттельсбахской крови, Мария-Жозе была застенчива и необщительна. Более того, все ее врожденные инстинкты должны были настроить ее против того типа женщин, который олицетворяла Шольц-Клинк. Мы с маркизой были уверены, что аудиенция потерпит провал – правда, весьма интересный провал, – но ошиблись. Мария-Жозе была похожа на свою очаровательную меланхоличную тетю, императрицу Австро-Венгрии Елизавету – она всегда делала то, чего от нее никто не ожидал. Я предупредил фрау Гертруду, что ей придется общаться с холодной, высокомерной и эксцентричной гранд-дамой, но наследная принцесса, к моему изумлению, предстала перед ней совсем в другом качестве. Она, похоже, не обратила никакого внимания на венец из золотых кос и на черный костюм с белым воротничком, который, к нашему ужасу, гостья посчитала вполне подходящим для визита к принцессе.
Миновав широким шагом лакеев, анфиладу приемных комнат и фрейлину-аристократку, фрау Шольц-Клинк вскоре уже со знанием дела болтала с наследной принцессой о родильных домах, об уходе за младенцами и о других формах женской деятельности, и для перевода их беседы мне порой не хватало слов.
Вместо запланированных тридцати минут аудиенция продолжалась добрых два часа. Вернувшись в отель, фрау Гертруда заявила, что фюрер, как обычно, совершенно прав, назвав Марию-Жозе единственным мужчиной в королевском Савойском доме.
Оставшаяся часть ее визита была посвящена посещению учреждений физической культуры для женщин, среди которых была и знаменитая Академия для девушек в Орвието, куда поклонницы Адониса из Венеции ездили за свой счет. Здесь я ухитрился потерять фрау Шольц-Клинк – впрочем, мне великодушно простили эту промашку за то, что я оказался прекрасным гидом.
С фрау Шольц-Клинк было трудно иметь дело. Когда люди относились к ней как к женщине, она превращалась в фюрерину, а когда они вели себя в ее присутствии в соответствии с ее официальным статусом, вдруг вспоминала, что она женщина. Это напоминало игру в прятки с легким эротическим оттенком, и, хотя она старалась произвести приятное впечатление, я был рад, когда она наконец пересекла границу. В Вероне ей преподнесли еще один букет темно-красных роз от его превосходительства Ахилла Стараче вместе с запиской:
18
«До свидания в Кампо-Дуксе» (ит.).
Маркизе фрау Гертруда показалась «molto intelligente, ma molto fredda». [19] Стараче же, наоборот, сказал мне, что она «una vera donna, e ch'e donna». [20] Учитывая такой разброс мнений, легко можно представить себе, как трудно было мне провести рейхсфрауэнфюрерину между Сциллой и Харибдой в целости и сохранности.
Римская весна, которая последовала за этим, была бы очень славной, если бы не майский любовный дуэт между министрами иностранных дел Италии и Третьего рейха. Я рассчитывал совершить несколько поездок в Кампанью с Биби и Альфредо, но из этого ничего не вышло.
19
«Очень умной, но очень холодной» (ит.).
20
«Настоящая женщина, и еще какая женщина!» (ит.)
Божествами, которые царили этой весной, были Риббентроп и Чиано, и я до сих пор не знаю, кто из них меньше подходил для своей роли. Ни тот ни другой не причинили мне никакого вреда, но ни один из них не соответствовал моему представлению о том, каким должен быть министр иностранных дел великой нации. Они были очень разными людьми, какими только могут быть представители двух столь непохожих наций. Я пишу эти строки, а передо мной лежат фотографии Чиано и Риббентропа, сделанные мной самим. Они обожали фотографироваться и на моих снимках с императорским видом инспектируют выстроившиеся перед ними войска, с вежливой снисходительностью машут рукой ликующим толпам, с преувеличенной сердечностью пожимают руки и обмениваются сияющими улыбками, стараясь скрыть, что не выносят друг друга. Ни на одной из сохранившихся фотографий Бисмарк не запечатлен в позе, хотя бы отдаленно напоминающей позы этой парочки, но в ту пору они конечно же были уверены, что Бисмарку до них далеко.
Оба они были непомерно тщеславны, самонадеянны и высокомерны. Поразмыслив, я прихожу к мнению, что Чиано был все-таки лучше Риббентропа. Несмотря на все его недостатки, он был более человечным, а аура сексуальной привлекательности и скандала, исходившая от него, была предпочтительней, чем похожие на маску скромность и ледяная вежливость герра фон Риббентропа, чья личная жизнь была, без сомнения, гораздо более безупречной.
Немец был воспитан гораздо лучше, чем его благородный коллега. Манеры Риббентропа были безупречны, в то время как Чиано часто шокировал Гитлера своим поведением за столом и, что еще хуже, манерой почесываться в определенных местах. Я думаю, что, если бы у Риббентропа в этих местах завелись блохи, все равно на его лице не дрогнул бы ни единый мускул.
Я никогда не понимал, почему немецкий министр иностранных дел был всегда «застегнут на все пуговицы», почему он не мог расслабиться и время от времени развлечься. Одна итальянка, обладавшая обширным опытом общения с самыми различными типами мужчин, однажды сказала мне, что не могла бы представить себе Риббентропа в халате или пижаме, зато вообразить Чиано в том же самом одеянии ей было бы очень легко. Впрочем, это совсем не подходящий критерий для человека, занятого внешней политикой, и весна, лето и осень 1939 года не давали никаких поводов для подобных фривольных рассуждений. В мае родилась ось Берлин – Рим, причем «роды» прошли на удивление безболезненно и легко. Странно, но боль появилась только в августе, много времени спустя после подписания договора, когда всем стало ясно, что Гитлер и его министр иностранных дел ведут дело к войне. Эти боли достигли кульминации в сентябре, благодаря так называемому «малому предательству», совершенному Чиано по отношению к Германии в самом начале Второй мировой войны.