Переводы Н. М. Карамзина как культурный универсум
Шрифт:
За два года работы над циклом Жанлис Карамзин приобрел опыт передачи единого лексического и стилистического комплекса, вырабатывая способы изображения эмоционального состояния «чувствительного» человека. Чувствительность для Жанлис, как и для Карамзина на этом этапе, воспринималась в основном в этическом аспекте и не противопоставлялась классическому рационализму. Эта категория рассматривалась как свойство, совпадающее с общепринятыми нормами морали, как своего рода залог добродетели. Карамзин в годы своего литературного ученичества, отыскивая способы воспроизведения лексических и фразеологических особенностей произведений Жанлис, постепенно разрабатывал сентименталистскую стилистику. Очень показательно в этих переводах обилие эмоционально-оценочных прилагательных:
«нежные ласки» – «les tendres caresses»;
«нежные попечения» –
«неизъяснимое удовольствие» – «la satisfaction inexplicable»;
«трепещущие руки» – «les mains tremblantes»;
«горестные мысли» – «les r'eflexions accablantes»;
«непреодолимый ужас» – «une certaine terreur insurmontable»;
«печальная повесть» – «ce triste r'ecit»
«мучительное воспоминание» – «des souvenirs importuns».
Именно в переводах «Детского чтения» Карамзин выработал некоторые новые лексемы, усвоенные позднее русским литературным языком. Например, слово «добросовестность» впервые было употреблено в переводах из Жанлис 21 . Воспроизводя описания «слез и вздохов», Карамзин создавал «психологическую терминологию» 22 , подготавливая тем самым элементы собственной поэтики, о чем свидетельствуют почти кальки, вполне удачные:
21
Войнова Л. А. Эмоционально-психологическая и морально-этическая лексика в повествовательной прозе последней трети XVIII в.// Процессы формирования лексики русского литературного языка. (От Кантемира до Карамзина). М.: Л.: «Наука», 1966. С. 207–214, 222–224, 229.
22
Виноградов В. В. Проблема авторства и теория стилей. М.: Гослитиздат, 1961. С. 314.
«Je n’ai pu r'epondre `a ce discours que par des larmes» (III, 60).
«Одними слезами могла я ответствовать на сии слова» (XIII, 105).
«`A ce touchant spectacle, Delphine, hors d’elle-m^eme, <…> ne peut exprimer que par des pleurs les doux sentiments de la tendresse qui remplissent son ^ame» (I, 47–48).
«При сем трогательном зрелище Дельфина, ответствовала одними только слезами которые исполняли ее душу» (IX, 58).
«… ensuite m-me Varonne <…> donna un libre cours `a ses pleurs» (I, 97).
«После сего <…> г-жа Варон <…> дала свободное течение слезам своим» (IX, 117–118).
«… le repentir le plus amer rouvrait toutes les blessures de mon coeur» (I, 272).
«Горькое раскаяние растворило все раны сердца моего» (X, 124).
Стремясь в целом к точной передаче стиля французских историй, Карамзин, однако, как бы стирал нюансы, выражая целый ряд оттенков одним термином. Это происходило как из-за субъективных (неопытности юного переводчика), так и объективных (неразрабо-танности норм русского литературного языка) причин. Так, прилагательное «чувствительный» служило эквивалентом к разным по нюансам французским словам: «sensible», «touchant» («трогательный»), «attendri» («растроганный»). В свою очередь, слова «приятный», «приятность» служили для передачи отличающихся по оттенкам значений прилагательных и существительных: «agr'ement» («приятность»), «agr'eable» («приятный»), amusant» («забавный»), «charmant» («прелестный»), «gr^ace» («грация»), а также употреблялись в других случаях. Сравните:
«Пришедши в лета, не лишилась она искренности и тех приятностей, которые имела в детстве своем» (XIII, 101).
«… aussi Pam'ela, `a dix-sept ans justifia-t-elle toutes les esp'erances que son enfance avoit fait concevoir» (III, 56). («Таким образом, Памела в семнадцать лет оправдала все надежды, которые подавала в детстве»).
Подобная практика объяснялась, по-видимому, не только трудностью подбора синонимов при недостатке развитости
Переведя последовательно одиннадцать историй, Карамзина продолжил цикл, дополнив его «сказкой», которую маркиза Клемир сочинила для своих повзрослевших детей. В выборе проявилась избирательность переводчика: из четвертого тома «Les Veill'ees du ch^ateau» он взял только одну повесть «Daphnis et Pandrose». Примечательно, что непереведенной при этом осталась повесть «Deux r'eputations» («Две репутации»), резко выпадающая из домашней, интимной тональности «Вечеров» и представляющая памфлет против энциклопедистов.
Пожалуй, самой интересной оказалась тринадцатое по счету произведение – «История герцогини Ч***». Оно было взято из трехтомного романа Жанлис «Адель и Теодор, или Письма о воспитании» («Ad`ele et Th'eodore, ou Lettres sur l’'education», 1782). Это эпистолярное сочинение, в котором элементы педагогического трактата соединены с сатирой на парижское светское общество, имело исключительный успех у читателей 23 . «Histoire de la duchesse C***» – фрагмент, переведенный Карамзиным, – исповедь много пережившей женщины, написанная в назидание потомству.
23
Nicliborc A. L’oeuvre de m-me de Genlis. Wroclaw, Series: Acta Universitatis Wratislaviensis, 1969. P. 43–44. В России роман стал частично известен в переводе П. И. Сумарокова: «Аделия и Теодор, или Письма о воспитании, содержащие в себе правила, касающиеся трех различных способов воспитания, как-то принцев и обоего рода юношеств». Ч. 1. Тамбов, 1791) и полностью в анонимном переводе 1792 г. («Новое детское училище, или Опыт нравственного воспитания обоего пола и всякого состояния юношества <…>»). Т. 1–3. СПб., 1792.
Героиня, оставшаяся безымянной, происходила из знатной итальянской семьи. Она начинает свое повествование с воспоминаний о первой влюбленности, которая стала возможной благодаря содействию ее подруги: «Подруга моя вышла замуж за маркиза Венузи, в которого она около года была влюблена; я знала ее тайну, и сия поверенность весьма разгорячила мое воображение и некоторым образом развратила мое сердце» (XIV, 147). Затем, на протяжении всего рассказа, она неоднократно будет говорить о пагубном влиянии на нее четы Венузи. На самом деле ничего предосудительного девушка не сделала, она только познакомилась с влюбленным в нее юношей, графом Бельмир, скрывавшимся от преследований своего дяди, герцога Ч***. Жанлис проповедует любимую ею мораль: залогом добродетельного поведения воспитанной девушки является безоговорочное послушание родителям. Ничего особенно необычного в этой требовательности не было. Фактически вплоть до середины 1830-х годов и в Европе, и в России свидания юных девушек с молодыми людьми происходили только с разрешения родителей и, как правило, в их присутствии. А родители разрешали дочерям беседовать и встречаться только с потенциальными женихами.
Однако в повести Жанлис молодая девушка невольно нарушила это правило, за что себя очень корила: «Я не смела рассуждать о всем случившемся; страшилась исследывать сердце мое, боялась спроситься у моей совести. Я не могла понять, каким образом без ведома матери моей и среди ночи была я в состоянии слушать молодого человека, совсем мне незнакомого, который осмелился говорить мне о своей страсти. <…> Опасность моего положения приводила меня в трепет» (XIV, 150–151). Встретившись с графом, кстати, совсем юным молодым человеком (ему было только восемнадцать лет) на маскараде спустя три месяца, она слезами выдала свою склонность. Бельмир надеялся просить ее руки через полгода.
Тем временем отец решает выдать дочь за посватавшегося герцога Ч***, не спросив предварительно ее согласия. Как послушная девочка, она повиновалась родительской воле, но с первого взгляда будущий муж ей очень не понравился: «Увидев его в первый раз, почувствовала я от него непреодолимое отвращение…» (XIV, 155). Он был хорош собой, «но в глазах его видна была некоторая коварность и свирепость, которая при первом взгляде занимала внимание более, нежели правильность черт лица его и хороший стан. Взор его был весьма проницателен и дик; и когда хотел он сделать его приятным, то видно было в нем притворство» (XIV, 154).