Переживая прошлое
Шрифт:
– Синяки? Что?! – возмутился он. – Какие, черт возьми, синяки?
– Те, которые были. И знаете, у меня есть для вас кое-что, – сказал я. Затем достал ноутбук, вставил флэшку и включил видео, где насиловали Анну. Он побледнел второй раз и открыл рот от удивления. Вдобавок у него вновь задергалась губа.
– Я узнал тебя! Этот тик почти не поддается лечению. А если еще и запустить, то только ботокс может помочь! Сюзанна отрицала, что это ты, потому что она не видела тебя раньше. А потом я заметил родинку у тебя на шее, – сказал я, и он дотронулся до нее рукой. – И я понял, что это твоя дочь, и потихоньку превратил ее в овощ. Мне не хотелось этого делать, потому
– Ублюдок! – воскликнул он, а я усмехнулся.
– Это не все! – придя в себя, продолжил я. – То, что произошло между тобой и Сюзанной, не случайно. Ты и сам подвергался сексуальному насилию. Я увидел это по видео, – мой собеседник растерянно опустил взгляд, и я понял, что попал в цель. – Кто это был? Пьяный отец? – спросил я, но реакции не было. – Сосед, совративший тебя? – вновь пусто. – Нет, это была мать! – громко произнес я, и он сжал кулаки от внутренней боли. – Мать совратила тебя еще подростком и сношалась с тобой против твоей воли. На тебе это отразилось, и ты сам не пренебрегал насилием. А после с тобой переспала твоя дочь, против твоей воли! Она напомнила тебе твою мамашу!
– Прекрати! – взбесился он. – Хватит!
И зарыдал. В кабинет забежали два санитара. Глеб отпрыгнул в угол и закричал:
– Нет! Не трогайте меня!
– Вяжите его! – крикнул я, наслаждаясь зрелищем.
Властвование возбуждало мои мысли, и от этого я получал неимоверное удовольствие. Прошлое детство и то, что случилось с моей женой, изуродовали восприятие, и обычный секс вводил меня в жуткое уныние. Тогда, на берегу, я понял, что насильственный секс куда интереснее. Да что там, он безумно пленил меня! И я бы не начал сводить бедную девушку с ума, если бы не то, что она сделала со своим отцом. Это разбудило что-то внутри меня, и оно не могло успокоиться. Я, кажется, начал чувствовать блаженство, опускаясь в объятия разврата. Но все это было на бессознательном уровне.
– Что это с тем мужчиной? – спросила Арина, зайдя в кабинет и принеся с собой тонкий цветочный запах с древесно-мускатными нотками.
– Помнишь, утром я говорил, что пациентка утонула? Так вот, это ее отец. Не выдержал, бедняга. Она у него единственный ребенок, – ответил я, а сам пронзительно посмотрел на Арину. Если бы можно было почувствовать прикосновение взгляда, то она бы ощутила, как я нежно касался ее ног, шеи, кончиков пальцев и зоны декольте. Случившееся удивительно взбудоражило мозг, и полученные когда-то психические травмы взыграли с необычайной силой при первой же возможности.
– Эй, – произнесла Арина, щелкая пальцами, – ты уставился на мою грудь!
– Ой, извини, задумался, – ответил я, внушая себе, что она моя дочь, нельзя даже думать о ней. Я понимал, что мысли – предвестники действий, и поэтому купировал себя на ранней стадии патогенеза.
– Тебе нужно отдохнуть, ты ведь не отдыхал уже очень долго.
– Меня некому подменить, – ответил я, отводя взгляд от Арины, чтобы случайно не начать думать о том, как я к ней прикасаюсь.
– Ты лучше о себе подумай. Никуда не денутся твои пациенты. Все, что они видят – это белые стены, кровать, туалет и столовка.
– Они выходят на прогулку.
– О, да! Свобода!
– Ты не хуже меня знаешь, что им тут безопаснее, – ответил я.
– Запирать человека в клетку, но от кого? Пора признать, что мы стремимся спрятать инакомыслящих людей, чтобы они не напоминали нам о том, что наша система ценностей больна. Существование законов говорит о несостоятельности системы. Существование психиатрических больниц – о том, что сами ценности изначально порочны. Нас
– Ой, доченька, – улыбнулся я, опираясь на кресло, – а ты-то почему думаешь иначе?
– А ты меня не сдерживал в знаниях и ничего не навязывал, старался соблюдать нейтралитет и поступил правильно. Спасибо тебе за это, – она обняла меня и поцеловала в щеку. Я же оставался неподвижным, боясь навредить Арине или начать желать ее. Мои чувства смешались, я находился в пограничном состоянии между животным и человеком.
Перенесенные психотравмы породили девиации различного уровня, от этого сильно пострадало восприятие, которое и без того не было радужным. Живя второй раз, любой бы начал сомневаться в ценностях общества, ведь возвращаясь в ту же самую жизнь, человек получает, как минимум, один ответ: устои общества не истинны. А если не истинны, то зачем ограничивать себя псевдоморалью и фиктивной нравственностью?
Так я думал и оттого вступал в конфликт с самим собой. Привычные стереотипы боялись новой роли, которую прошлая роль глубоко осуждала.
Глава XIX
На Арину я наложил табу: любая мысль о ней становилась враждебной. Я надеялся, что это поможет мне не поддаться разврату, но в отношении остальных я себя не сдерживал. Глеба я сразу же напичкал психотомиметическими средствами. Внешне это выглядело так, будто бедный папаша свихнулся после смерти единственной дочери. Никто ничего не заподозрил. Да и кто мог? Санитары, мягко говоря, несведущие в психиатрии, медсестры не так просвещены, а тем психиатрам, что находятся в других отделениях, своих дел хватало и разбираться в чужих за те деньги, что им платят, они не собирались. Всем было плевать, и даже если бы кто-то что-то узнал, ничего бы не изменилось. Никому нет дела до этих больных. Они просто оставлены на произвол нравственности персонала, который не отличается этическими высотами. Среди санитаров много бывших зеков, таких же больных, и прочих, кому особо не хочется утруждаться и сложно найти другую работу.
Глеба я определил на ночь в одиночную палату, где его привязали к кровати. Разумеется, я не мог оставить его без личного внимания. Персонал я отправил домой, а ночью, когда все ушли, навестил Глеба. Впервые в психиатрической больнице были только больные. И ужасно было то, что в здании, полном безумных, имел узаконенную власть один из них.
Зайдя в палату, я почувствовал прохладный воздух. В нем привычно пахло хлоркой и сладковатым, чуть приторно-уксусным душком, которым воняют старики. Глеб лежал, уставившись в потолок. Действие галлюциногена уже закончилось, и он находился в депрессивном состоянии, полном безразличия и тоски.
– Ну что, Глебушка, – произнес я, ставя пакет со всем необходимым на стул, – готов полюбить эту ночь?
– Ты свел мою дочь с ума, теперь сведи и меня! – жалобно произнес он.
– Не-е-ет, – протяжно произнес я, – Сюзанна не заслуживала смерти. Я не хотел ее убивать, и ее смерть не более чем случайность. А вот ты – другое дело. Ты забрал у меня женщину, которую я любил. Пусть и не всегда ценил, но это уже дело другое, – сказал я, достав шприц с галлюциногеном. – Сейчас тебе станет лучше. Через две-три минуты ты почувствуешь прилив сил, тебе станет очень хорошо, захочется жить и любить весь мир.