Пернатый змей
Шрифт:
— И никто не пришел вам на помощь? — спросила Кэт.
— О, нет! Если в этой стране с кем-то произойдет несчастный случай, вы никогда, никогда не должны пытаться помочь. Если только прикоснетесь к бедняге, вас могут арестовать как виновника происшествия.
— Таков закон! — сказал судья. — Если вы прикоснетесь до прибытия полиции, вас арестуют за соучастие. Лозунг таков: пусть жертва лежит и истекает кровью.
— Это правда? — спросила Кэт дона Рамона.
— Истинная правда, — ответил он. —
— Как отвратительно! — сказала Кэт.
— Отвратительно! — закричал судья. — В этой стране масса чего отвратительного, о чем вы узнаете, если побудете здесь подольше. Я едва не погиб из-за банановой шкурки; несколько дней лежал в затемненной комнате, находясь между жизнью и смертью, так и охромел на всю жизнь.
— Ужасно! — содрогнулась Кэт. — А что произошло, когда вы упали?
— Что произошло? Я просто сломал бедро.
Случай был действительно тяжелый и доставил судье большие страдания.
— Вряд ли стоит винить в этом Мексику, — сказал, втайне ликуя, Оуэн. — Я поскользнулся на банановой кожуре в Лондоне, на Лексингтон авеню; но, к счастью, отделался только синяком на мягком месте.
— Ударились не головой? — спросила миссис Генри.
— Нет, — засмеялся Оуэн. — Противоположным местом.
— Мы должны добавить банановую кожуру к перечню общественных угроз, — сказал юный Генри. — Я американец и готов в любой день превратиться в большевика, чтобы сберечь свои песо, так что мне можно повторить, что сказал мне вчера один человек. Он сказал: в сегодняшнем мире две болезни — большевизм и американизм; и худшая из них — американизм, потому что большевизм уничтожает только ваш дом, или бизнес, или разносит вам череп, американизм же губит вашу душу.
— Кто он, тот человек? — проворчал судья.
— Не помню, — насмешливо ответил Генри.
— Интересно, — медленно проговорила миссис Норрис, — что он имел в виду под американизмом.
— Он не объяснил, — сказал Генри. — Полагаю, культ доллара.
— Гм, — хмыкнула миссис Норрис. — По моим впечатлениям, культ доллара куда более силен в странах, не имеющих долларов, нежели в Соединенных Штатах.
У Кэт было такое чувство, будто все они прикованы к столу и не могут отлепиться от него, как от круглого магнита.
— Так где же ваш сад, миссис Норрис? — спросила она.
Все с облегчением двинулись гурьбой на террасу. Судья ковылял позади, и Кэт приотстала, чтобы составить ему компанию.
Они были на маленькой террасе.
— Не правда ли, какая странная вещь! — сказала Кэт, беря с парапета один из каменных ацтекских ножей. — Это какая-то разновидность нефрита?
— Нефрита! — проворчал судья. — Нефрит зеленый, а не черный. Это обсидиан.
— Бывает и черный нефрит, — возразила Кэт. — У меня есть маленькая черепашка из нефрита, китайская,
— Не может такого быть. Нефрит — ярко-зеленый.
— Но есть еще и белый нефрит. Я знаю, что есть.
Судья от ярости потерял дар речи, потом пришел в себя и рявкнул:
— Нефрит — ярко-зеленый.
Оуэн насторожил уши, как рысь.
— О чем спор?
— Я доказываю, — объяснила Кэт, — что нефрит бывает не только зеленого цвета!
— Что! — закричал Оуэн. — Не только! Да он какого только цвета не бывает — белый, розовый, лавандовый…
— И черный? — спросила Кэт.
— Черный? О да, сколько угодно. Вам надо взглянуть на мою коллекцию. Богатейшая палитра красок! Только зеленый! Ха-ха-ха! — делано засмеялся он.
Они подошли к ступенькам, ведущим вниз, старым каменным ступенькам, навощенным и натертым до черного блеска.
— Я буду держаться за вашу руку, — сказал судья молодому Генри. — На этой лестнице ничего не стоит шею свернуть.
Миссис Норрис промолчала. Только поправила пенсне на остром носу.
Внизу, под аркой, дон Рамон и генерал откланялись. Остальные побрели в сад.
Вечерело. Сказочный сад тянулся ввысь, занимая пространство от громадных темных деревьев до высокого, красноватого с желтым дома. Вы словно оказывались на дне сумеречного цветущего сада в Аиде. С кустов свисали алые гибискусы, высовывая колючие желтые языки. Розы роняли непахнущие лепестки на смутные и выглядевшие одинокими гвоздики, никнущие на своих слабых стеблях. На огромных густых кустах призраками звука таинственно белели колокольчики дурмана, большие и безмолвные. Их густое благоухание бесшумно стекало с деревьев и плыло над дорожками.
Миссис Берлап увязалась за Кэт и, повернув к ней глупое, детское личико с застывшей на нем любезной улыбкой, забрасывала ее вопросами.
— В каком отеле вы остановились?
Кэт назвала свой отель.
— Не знаю такого. Это где?
— На авенида дель Перу. Вы и не можете его знать, это маленький итальянский отель.
— Вы долго здесь пробудете?
— Еще не решили.
— Мистер Рис работает в газете?
— Нет, он поэт.
— И зарабатывает на жизнь стихами?
— Нет, даже не пытается.
Это было похоже на допрос, какому в секретных службах в этой столице подвергают подозрительных людей, в особенности, подозрительных иностранцев.
Миссис Норрис остановилась под аркой, увитой растениями с маленькими белыми цветками.
Уже сверкали светляки. Наступила ночь.
— До свидания, миссис Норрис! Не позавтракаете ли с нами как-нибудь? Я имею в виду, не обязательно у нас дома. Только дайте мне знать, и мы встретимся за ланчем в городе, в любом месте, где пожелаете.