Перо, закон и стеклянный шар

Киселева Дарья

Хальрун ухватился за последнюю фразу.

– Бумага не вредит, вейя Кросгейс. Человек – может.

Его настойчивый тон, наконец, сбил настрой девушки.

– О чем вы? – спросила она, взмахнув ресницами. – Вы советуете опасаться детектива Лойверта?

– Не только его, вейя Кросгейс. И не столько... Детектив считает, что вы пострадали от того, что были слишком доверчивы...

Он не закончил говорить, как лицо девушки застыло. В тот же миг оно лишилось приветливого выражения.

– Я поняла, на что вы намекаете,

вей Осгерт. Лалла успела мне все рассказать.

– Она пожаловалась вам на детектива? – усмехнулся Хальрун.

Мализа выпрямилась и еще сильнее вскинула голову.

– Не говорите гадостей про мою подругу, вей Осгерт! Лалла никогда не причинила бы мне зло.

– Вы даже не выслушаете меня? – удивился газетчик. – У меня есть повод...

– Я не собираюсь вас слушать, – звонко сказала Мализа. – Я помню, что обязана вам, но я не терплю, когда обижают тех, кто мне дорог.

– Удивительная преданность, вейя Кросгейс...

– Вас удивляет преданность? – спросила Мализа. – Наша дружба проверена временем, вей Осгерт. Я дорожу ей и не стану слушать тех, кто наговаривает на Лаллу.

Она надулась с выражением упрямого ребенка. Казалось, что, скажи газетчик еще слово, как Мализа закроет уши ладошками и начнет напевать, лишь бы не слышать обидную правду. Хальрун поднялся.

– Вейя Кросгейс, будьте осторожны и не гуляйте по ночам... Особенно без надежного спутника.

Она натянуто улыбнулась и холодно ответила:

– Я получила жестокий урок. Я его никогда не забуду.

– Я желаю лишь, чтобы этот урок остался единственным. До встречи, вейя Кросгейс.

Хальрун откланялся, но у порога комнаты его внезапно остановил голос Мализы.

– Вей Осгерт!

Она стояла, положив руки на спинку дивана, напоминая изящную фарфоровую фигурку, тонкую и как будто устремленную вверх. Обставленная с тонким вкусом гостиная, подчеркивала красоту девушки, как рама картину.

– Вей Осгерт, я не хочу, чтобы ваш визит прошел напрасно.

– Напрасно? К вам? – переспросил он, прижав шляпу к сердцу. – Никогда!

Хальрун сжал губы и грозно насупил брови. Мализа засмеялась. Она быстро забывала обиды.

– Вы все шутите, вей Осгерт, а я говорю серьезно. Вы, конечно, получили приглашение, но я хочу сделать для вас что-то хорошее уже сейчас.

– Приятно слышать. У вас есть мысли, что это будет?

Девушка улыбалась.

– Может быть. На самом дела я не уверена, но, мне кажется, вас это заинтересует... Вей Осгерт, я решила вернуть те выплаты, что делал мой отец. Отменить их было жестоким поступком, о котором я теперь жалею. Сможете сообщить об этом в своей газете?

Хальрун не сразу понял, о чем говорила Мализа. Потребовалось несколько секунд, чтобы память газетчика заработала. Дело было в том, что много лет подряд Роугстон Кросгейс поддерживал семьи рабочих, погибших при пожаре на его предприятии. В первые годы фабриканта превозносили за щедрость,

но великодушный поступок со временем забылся. Событие, которое ее вызвало, тоже стало историей, так что никто не удивился, когда Мализа не стала продолжать традицию отца. Об этом почти не говорили в округе.

– Щедрое решение, вейя. Речь ведь идет о значительной сумме?

– Отец помогал десяти семьям и тратил полторы тысячи крушей в год, – вейя Кросгейс расправила плечи. – Я увеличу эту сумму до двух.

Хальрун попытался фыркнуть, но подавился воздухом. Справившись с дыханием, газетчик недоверчиво произнес:

– Удивительно щедро. Вы действительно готовы пойти на это?

– Конечно! А вы станете моим поручителем. Проверите, что не отступила.

– Благородное решение делает вам честь, – пробормотал Хальрун.

Мализа порозовела.

– Последние события заставили меня иначе взглянуть на собственную жизнь. Я хочу делать добро, вей Осгерт.

Хальрун склонил голову, хотя мыслями он был уже не здесь. Газетчик составлял заметку, которая станет частью следующего номера.

– Я буду рад сообщить об этом читателям «Листка». Только не говорите пока никому о своем решении, – попросил он. – Я должен быть первым.

– Конечно, вей Осгерт. Ведь вы мой друг.

– И счастлив им быть, – подхватил Хальрун.

Горничная Мализы проводила его к выходу и помогла облачиться в плащ.

Пружинистой походкой Хальрун сбежал с крыльца. Он осмотрелся, прикидывая, в какую сторону идти, но быстро сдался и просто спросил дорогу до «Горбатого льва» у первого встречного... Хальрун подозревал, что Дорен назначит встречу в месте, у которого будет столько же общего с «Трилистником», сколько у дегустатора вин с запойным пьяницей. Однако, оказавшись внутри, газетчик понял, насколько неудачное подобрал сравнение. «Горбатый лев» давно стал совсем беззубым. Хальрун попал в приличный тихий кабачок, где собиралось старичье, чтобы сыграть в нарды и пропустить бокальчик молодого вина. Полицейское управление Центрального округа находилось всего через квартал, но служителей порядка, кроме Дорена, наметанный глаз Хальруна внутри не обнаружил.

В центре зала на видном месте стояла музыкальная машина. Играл старомодный вальс, но место для танцев отсутствовало, поэтому мелодией, видимо, предлагалось просто наслаждаться... Или под нее дремать, как делали некоторые посетители. Единственный очевидным плюсом заведения являлся запах. Тут пахло вкусной едой.

Хальрун махнул Дорену, а затем по лесенке в две ступеньки поднялся на подиум со столами. Полицейский обедал, и то, что лежало у него в тарелке выглядело на удивление хорошо, много лучше, чем можно было ожидать от дешевого кабака. Чашка с кофе, которая стояла перед Дореном, тоже пахла отлично. Кивнув и получив в ответ такое же молчаливое приветствие, Хальрун занял место напротив полицейского.