Перпендикулярный мир
Шрифт:
Маша замолчала, молчал и Иван.
— Не перебивай, — сказала Маша. — Ты думаешь, я на них набросилась?.. Нет, я их воспитывала, я им преподала урок, я их мило журила. Совсем не рассердилась на них, мне было жаль только, что они так неумелы и так беспомощны… Я сожалела, что ни в одном из них нет таланта, заниматься тем делом, которым они вдруг решили заняться. Потому что это дело, — не их дело… Все, что случилось там, было лишь сожаление от того, что я встретилось с бездарностью. Потому что в любом занятии нужно стремиться к совершенству… Понимаешь, на меня вдруг что-то нашло… Ты заболел из-за меня. Я это знаю… Не возражай мне.
Иван не возражал, он — слушал.
— Но самое
Меня, в воспоминаниях, все время тянет к этому месту, когда со мной что-то начало происходить, и вспоминая, я словно бы заново начинаю проходить тот путь… Это, словно бездонная прорва во вселенной, которая засасывает в себя… Когда я приближаюсь к этому моменту, я приближаюсь к этой прорве, — она тогда начинает притягивать, тащить, как магнитом. У меня есть силы вырваться, — я вырываюсь, конечно… Но меня все время тянет к этому воспоминанию. Это как попробовать не думать о белой обезьяне. Чем больше я говорю себе, что не должна об этом думать, тем больше меня тянет об этом думать, — тем непреодолимее становится это желание…
У меня уже нет сил сопротивляться. Все происходит как-то само собой, — стоит мне ненадолго отвлечься, задуматься о чем-нибудь, как внутри возникает наше купе, я вспоминаю, как услышала выстрелы, когда поезд остановился, и испугалась, как во мне все подобралось, потому что я подумала, что выхода нет. Что нет никакого спасения, и мы с тобой оказались в ловушке.
Тогда я поняла, что должна спасти тебя, любой ценой, чего бы мне это не стоило… Это был мой первый и единственный испуг.
Я не думала о себе, со мной ничего не могло случиться. Плохого. Я не то чтобы это знала, это было, как само собой разумеющееся. Понимаешь?.. Когда они ворвались в вагон, и мы услышали их голоса, — во мне была просто растерянность, ничего больше. Словно, какая-то паника. Будто бы можно было спастись, и способов было несколько, и нужно было выбрать, — но времени оставалось мало, чтобы как следует подумать, и выбрать… А когда открылась дверь купе, — все это исчезло. Как только открылась дверь, и я увидела то лицо, — мне даже смешно стало, что я на пустом месте, из-за ерунды такой, напридумала столько сложностей, и что-то там даже собиралась выбирать. И не знала, как мне лучше спасти тебя.
Тогда я вдруг поняла, что все это, — детский сад.
И тогда я — убила…
Хотя могла не убивать. Это была прихоть. Какое-то любопытство: как бывает, когда кого-то убиваешь?.. Какие при этом переживаешь эмоции и какой адреналин приходит к тебе?.. Какой заряд бодрости получаешь. Просто ради любопытства, — понимаешь?..
Я никогда никого не убивала, Ванечка, — никогда и никого… Когда убила, в этот первый раз, — со мной ничего не случилось. Ровным счетом ничего.
Я не сошла с ума, не испытала шок, не было никакого эмоционального потрясения, и никакого адреналина. В фильмах вампиры испытывают необыкновенный кайф, когда пьют чью-то кровь, — поднимают морду кверху и ревут. От наслаждения.
У меня, к счастью, не было наслаждения. Но не было ничего другого, — я просто давала урок… Как строгая, но справедливая воспитательница. И не столько им, не им, этим беспомощным мужичкам, потерявшим голову от жадности. Сколько себе.
Я. Сама. Себе. Давала. Урок.
Так я понимаю это теперь.
И знаю: в любой момент я могу повторить это снова. Легче и с меньшими усилиями, более изящно, — что ли. Словно бы прошла какую-то дорогу, перешла через что-то, — и теперь знаю ее, эту дорогу… Как на ней через это что-то, перешагивать.
Я сама себя боюсь.
Потому что так не должно
— Маш, ты такие вещи говоришь… Мне страшно.
— Но ты должен это знать. Иначе, было бы хуже, если бы я тебе ничего не сказала… Ведь это я погубила тебя, из-за меня ты заболел. Я не хочу, чтобы это случилось снова… Если ты ничего не будешь знать обо мне, — это обязательно случится снова.
Мне хочется повторить это!.. Вот в чем ужас!
Я чувствую, когда ко мне приближается та бездонная прорва, и начинает так неотвратимо притягивать меня, что сопротивляться ей с каждым разом становится все тяжелей и тяжелей, — я чувствую, что когда окажусь там, в ее черных владениях, — это понравится мне…
Но что-то же надо делать, да? Со всем этим?
И я решила: если почувствую, что сил моих больше нет, ну так: окончательно почувствую, — то я убью себя…
Тогда ты меня похоронишь. В том месте, где я себя убью… Без всяких этих дурацких условностей, гробов и крестов. Просто закопаешь в землю… Потому что это буду уже не я. Так что, — можешь относиться ко мне без всякого почтения.
— Машка, как ты можешь о себе так говорить… И — об этом… Ведь это — все!
— Не все… Я — это знаю. Запомни это, — на будущее. Но — никому не говори… Не все.
— А что делать мне? — спросил Иван. — У тебя хоть есть бездонные прорвы. У меня, кроме тебя, никого нет… Я останусь один. В каком-то параллельном мире, — из которого нет дороги. И закопаю здесь тебя. Одну… Получится, что ты меня бросишь… Мишка будет ждать нас у почтамта. Что он скажет, когда увидит меня без тебя. Ты — подумала?
— Я не знаю… — горестно сказала Маша. — Я — ничего не знаю…
— Я знаю… — сказал, но, впрочем, не очень уверенно, Иван. — У тебя обнаружились ярко выраженные паранормальные способности. Ничего особенного, с некоторыми людьми так часто бывает… Некоторые начинают притягивать взглядом предметы, спички, или сигареты. Некоторые начинают прожигать взглядом, могут запросто устроить любой пожар, сами того не желая. Некоторые гнут вилки и ложки. Тоже — глазами… Некоторые начинают глотать, все, что не попадется под руку. Один мужик съел телевизор и собственную машину. Другой, — рояль… И что? Кто-нибудь из них захотел из-за этого лишить себя жизни?.. А всякие Ванги, Нострдамусы и Кассандры? Что ты скажешь на это? Когда у такого человека появляется способность заглядывать в будущее? Самое обычное дело… Просто от желающих проконсультироваться по поводу себя, нет отбоя…
Я читал про мужика, который два раза сбегал из тюрьмы. Охранники сами приходили к нему в камеру, и отдавали пистолеты. Сами — открывали двери… Что ты скажешь на это?.. А Вольф Мессинг? Слышала о таком?.. Это вообще, что-то… Он про себя целую книжку написал. Я, правда, до конца не дочитал. Но он творил чудеса. Мог сутками изображать из себя мумию, протыкал себя в разных местах саблей, и запросто находил любой предмет, который от него прятали. Тридцать лет на сцене, ты подумай только, — и ни одного прокола.
С тобой, так вообще просто… Нас же приперли в угол, как мышей. Я сам себя не помнил. Может, и во мне что-то пробуждалось, — только не смогло пробудиться… В тебе, — смогло. Вот в чем все дело.
И вообще… Ты сама не понимаешь, какой ты интересный человек! Ты — вообще: самая красивая, самая умная, самая богатая, самая непосредственная…
— Самая ненормальная… — сказала Маша. — Спасибо тебе, ты так хорошо обо мне говоришь.
— Как же иначе, — ведь я тебя люблю… — сказал Иван. — Без тебя я не представляю своей жизни… Она — не может без тебя. И без Мишки… Это какой-то природный симбиоз. Мы же трое, — не можем существовать друг без друга. Ты хоть понимаешь это?