Перпендикулярный мир
Шрифт:
Доктор понял, что ему ничего не обломится, — и передумал давать какой-то там свой медицинский совет. Он учтиво поклонился и сказал:
— Если будет нужна будет моя помощь, вы найдете меня там, — и кивнул куда-то вглубь сарая, откуда уже появлялись смущенные чумазые детишки.
— Маш, — спросил сонный Иван, — где это мы?
— В рабстве, где же еще, — ответила ему Маша.
— Я опять что-то проспал? — спросил он.
— Я не могу, — сказала ему Маша, — так злюсь. Меня все здесь бесит…
— Машка, — зевнул во все
— Не властны мы в самих себе, — сказала, хитро улыбнувшись ему, Маша, —
И в молодые наши лета Даем поспешные обеты, Смешные, может быть, Всевидящей судьбе…— Складно, — хмуро согласился Иван. — Но мы, вроде бы, собирались куда-то ехать?
— Нас поймали по дороге… Завтра повезут на ярмарку, продавать.
— Но ты, надеюсь, не наделаешь глупостей?
— Откуда я знаю. Что хочу, то и наделаю. Моя воля…
Дети уже обступили журнальный столик, смотрели на него жадными глазами, но никто из них не приступал к трапезе.
— Ребятки, — сказала им Маша, — стульев у нас нет. Так что придется есть стоя. Это называется, — фуршет… Каждый берет себе по кусочку, отходит в сторону, и ест. Потом подходит за следующим. Понятно?
— Понятно, — недружным хором согласились дети.
— На счет три, налетай, — сказала Маша. — Раз. Два. Три.
«Четыре», — говорить не пришлось.
Но, в общем-то, было скучно. Хотя это был не самый скучный день в жизни Маши и Ивана.
За этот день они очень хорошо поняли, чем клетка отличается от свободы.
Свобода, — это та же самая клетка, но границы которой ты создаешь себе сам.
Например, у тебя есть настроение посидеть дома. Никуда не выходить. Ни на какую улицу… Поваляться на диване с детективом или приткнуться к телевизору, и смотреть там все подряд, — с утра до позднего вечера… Ты это делаешь.
Но если тебя тонким пальчиком подзовет очкастая Марья Ивановна, вручит этот самый детектив, и скажет: «Петров, чтобы к завтрашнему утру ты его прочитал».
Что это уже будет тогда… А, Петров?
Весь этот бесконечно долгий день Маша занималась самоистязанием. Она говорила себе: так мне и нужно… Иван разрабатывал теоретические планы побега, — там ему было легче.
Отвлекали только экскурсанты.
Потому что вся деревня хотела посмотреть на Машу.
Как только основная масса подневольного народа была отправлена на прополку картофельных плантаций, широкие двери фермы со скрипом приоткрылись и пропустили первых посетителей.
Это была семья, должно быть, жившая поблизости. Потому что они успели первыми. Несколько суровых мужчин с обветренными лицами, одетых по случаю в праздничные городские костюмы и обутые в блестевшие лаком ботинки, и их жены, сестры и дети. Всего двенадцать человек.
Охранник, который открывал им ворота, пошел вперед, и молча встал у журнального столика, лицом к ним. Показывая, таким образом, нужное место.
Делегация подошла чинно, и не торопясь. Они разговаривали между собой по-башкирски, так что ни Маша, ни Иван ничего не понимали. А переводчика, на этот раз, у них не было.
Семья эта встала полукругом, рядом с их сеном и персидскими коврами. Минут десять стояла, о чем-то оживленно беседуя между собой. Но все это время с любопытством поглядывала, — то на Машу, которая изображала смиренницу, и принимала, с достоинством монашки, это наказание, то на Ивана, который делал зрителям рожи, и вообще, изображал из себя обезьяну.
Потом на журнальный столик были поставлены приношения.
Что-то из еды. Рыбный пирог с рисом и что-то еще. На десерт.
— Расплачиваются натурой, — шепнул Маше Иван.
Но та в этот момент силилась вспомнить какую-нибудь молитву. Ей сейчас как раз не хватало молитвы, — что-нибудь сродни тому плачу жены Рахима, который она прослушала прошлой ночью.
Молитв Маша не знала, ни одной, — кроме ритмичной «харе Кришна, харе Рама…», — слышанной как-то на Новом Арбате.
Так что в голову лезла только она, — и Маша, плюнув на иноземность этой песенки, стала повторять ее про себя, пытаясь представить, что где-то рядом постукивают барабанчики и бубны: харе, харе, харе Рама, — харе, харе, харе Кришна…
Харе Рама, харе, харе, — Харе Кришна, харе, харе…
Что-то было, — какое-то индийское божество, с тридцатью руками вместо двух, пыталось пробиться через тьму ее сознания на помощь.
Хоть пыталось, — и то, хоть что-то…
Между тем, — не успели первые посетители насладиться зрелищем набожной рабыни и кривляющегося мальчика, как в створе открытых ворот показалась целая вереница празднично одетых людей. У некоторых из них в руках были увесистые кулечки или корзинки, из которых торчало что-то съедобное.
— Мы обожремся, — шепнул Маше Иван.
Так что скоро у их лежбища образовалась небольшая толпа.
Охранник у журнального столика замер по стойке: смирно, — по неподвижности напоминая часового у мавзолея.
Маша, в такт своей внутренней мелодии, стала слегка раскачиваться, — словно бы, на самом деле, погружалась в какой-то таинственный мистический транс, когда происходит общение с высшими силами. Где-то там, внутри себя.
Иван понимал, — она борется, чтобы смирить эмоции, и не натворить лишнего. Он с уважением относился к этой борьбе… Потому что, будь его воля, он бы тут же объявил всеобщую амнистию, и обязал жителей этого местечка отправить пленников обратно на поезд. И вернуть им все их чемоданы… И чтобы каждый житель попросил бы у каждого пленника прощения.