Перпендикулярный мир
Шрифт:
Машка пристроилась в самом конце шеренги невольников, встала там, как она любила, — опустив голову вниз… И стала ждать покупателей.
Иван же, передвинув кобур с пистолетом на живот, чтобы смотрелось повнушительней, прохаживался рядом с независимым видом.
Покупатели не заставили себя ждать, — они несмелым ручейком, кто с серьезной миной, кто посмеиваясь, потекли с трибун и стали прохаживаться вдоль белой полосы, изображавшей прилавок.
Между тем, опять подал голос диктор:
— Требуются камикадзе-диверсанты… Обращаюсь к тем,
Микрофон зашуршал, и голос диктора раздался снова:
— Требуются специалисты… Каменщики, плотники, слесари, рабочие строительных специальностей, бетонщики, арматурщики. Требуются токари высоких разрядов, револьверщики, фрезеровщики… Прекрасное питание, проживание в общежитии, нормированный рабочий день!
Покупатели не спеша прогуливались вдоль прилавка, вглядывались в лица и фигуры слонов, о чем-то спрашивали продавцов, которые, как заметил Иван, безбожно расхваливали свой товар.
Какой-то жиртрест обратился и к Ивану.
— Продаешь?
— Да, — оживился тот, — вот эту мымру.
— И почем?
— Лимон.
— Чего? — не понял жиртрест.
— Лимон баксов, — повторил Иван, — берите, не пожалеете. Она умеет готовить, — пальчики оближешь. Почти из ничего — так наварит!..
— Мальчик, — сказал озадаченный жиртрест, — самый дорогой слон у нас никогда не стоит дороже двух тысяч. Да и то эту цену я помню только один раз, в прошлом году, — какой-то ненормальный дал столько за печника, — тот умел класть деревенские печки по старинной технологии, чтобы не дымили, давали тепло на весь дом и стояли века…
— Иван, — зло прошептала Машка, когда жиртрест отвалил, — я тебе оторву голову.
— За что? — изумился Иван. — Я сделал что-то не так?.. Тебе что, не нравился твоя цена? Я бы за тебя попросил больше, так ты мне нравишься, — но они за тебя больше вряд ли дадут.
— Ты все превращаешь в комедию, — прошептала ему Маша.
— Такай серьезный процесс. Я превращаю в комедию, — не поверил Иван.
— Не знаю, что я с тобой сделаю, — продолжала злиться Маша.
— Так сделай, сделай, — чего же не делаешь. Пусть все посмотрят, на что ты способна… А то расположилась здесь божьим одуванчиком.
Они так шипели друг на друга какое-то время, пока на Машу не стали обращать внимание. Конечно же, — мужики.
Иван вообще никогда этого не понимал. Ей можно было надеть одеяло на голову, — все равно они выделят ее среди остальных таких же одеял, уставятся только на ее одеяло, — больше ни на чье.
Проверено много раз. Без одеяла, конечно, — но, с одеялом или без, по-другому с этой Машкой не бывает.
Так что те, кто шел справа налево, доходили
Вокруг образовалась небольшая толпа.
Бизнес-план был прозрачен, как стекло. Поскольку их цель оказаться в Москве. А не в каком-нибудь захудалом гареме.
Для этого необходим был самый крутой настоящий миллионер, — что-нибудь хоть издалека напоминающее Гришку.
И все, — полдела тогда сделано. Раз у нее раздвоение личности…
Мужики молчали. В основном… Просто, смотрели.
— Или покупайте, или проходите. Нечего здесь глазеть, — прикрикнул на них Иван.
— Ты ее хозяин? — с оттенком какого-то подлинного уважения стали спрашивать его.
— Естественно, — мгновенно испытав чувство заслуженной гордости, отвечал Иван.
Он ожидал дальнейших расспросов, готов был провести что-то наподобие пресс-конференции, но на какое-то время у них у всех отнялся язык, — они просто разглядывали Машку, как картину.
— Продается? — наконец-то спросил кто-то, но с такой интонацией, что можно было подумать, он не знает, что на свете все можно продать, — все, что растет, цветет, благоухает, все, на что можно положить взгляд, обнять руками, поднять, увезти, приволочь, сделать, украсть, выкопать, насобирать, поймать, и все такое прочее… Про дамочек, так вообще, — любая из них, как только пройдет свой переходный возраст, выставляет себя на продажу. Вопрос лишь в том, когда это с ней случается, — с тринадцати или четырнадцати лет? И знает ли дамочка себе настоящую цену. Чтобы не продешевить… Про Машку, так вообще, — раз стоит за прилавком, на месте товара, значит продается. Чего здесь непонятного.
— Лимон, — гордо сказал Иван.
На этот раз никто не удивился… Кто только подошел, те удивились, а кто немного постоял вблизи ее, — те не удивились совершенно.
Машка, если бы было поменьше зрителей, размазала бы его взглядом по полу, мокрого бы места не оставила, — но поскольку мужиков не убавлялось, она стояла потупившись, скромницей из скромниц, и бесилась, может быть, где-то там, у себя внутри, — снаружи же была чистой воды паинькой.
— Я знаю, — сказал один насмотревшийся мужик, отходя, — встречал всяких… Стоит только ей открыть рот, окажется, что она не знает, сколько будет дважды два. Такую ахинею понесет, с кем угодно поспорю.
— На сто баксов, — обиделся Иван. — Ставлю сто баксов, если ты не передумал… Она ответит, сколько будет дважды два.
— На семью семь, — выставил новое условие мужик. — Тогда — согласен.
— Годится, — сказал Иван.
Этот чокнутый, на самом деле, полез в кошелек и достал оттуда зеленую бумажку в сто долларов.
— Светлана Игоревна, — сказал громко Иван, — сколько будет семью семь?
— Сорок девять, — от стеснения чуть ли не прошептала Машка.
— Фокусы какие-то, — желчно сказал мужик, спрятал обратно свои баксы, и мгновенно растворился в толпе.