Персидские юмористические и сатирические рассказы
Шрифт:
Я закатил ему оплеуху, и тут два его приказчика да ещё несколько мужчин, которые сидели в кофейне, набросились на меня и так сильно избили, что я потерял сознание. Пришёл я в себя, смотрю: лежу в переулке под забором сада старосты и уже утро, петухи поют. Я поднялся, сходил к ручью, совершил омовение, прочитал намаз. Когда совсем рассвело, пошёл к своему прежнему дому, где теперь жил приятель старосты.
Мешеди Голам подтвердил, что примерно через полгода после моего отъезда Хаджи Моджтаба устроил свадьбу и выдал Голяндам за сержанта Хасана, а мою землю и овец конфисковали.
Я пошёл к зданию караульной службы. Сержант Хасан увидел меня и засмеялся. Наверное, Хаджи Моджтаба предупредил его,
— Зачем притащился? — спросил он.
— Хочу с тобой…
Не успел я закончить, как сержант взмахнул рукой и что-то тяжёлое, как весло, ударило меня по уху. Подбежали три жандарма и исколотили меня до крови. Я всю ночь просидел в караулке, утром меня посадили в машину и под конвоем двух жандармов отправили в город и отдали под арест, обвинив в краже четырёх овец из сада Кербелаи Рамазана.
Восемь месяцев я просидел в тюрьме. Наконец мне объявили, что я свободен. Я снова вернулся в Ранджабад. Я не собирался домогаться руки Голяндам, а лишь надеялся с помощью старосты вернуть часть отцовской земли, которой завладел сержант Хасан.
В Ранджабаде я пробыл неделю и каждый день ходил к старосте, а он мне говорил, что отправил в город нарочного просить ответственные органы прислать инспектора. Вот, мол, приедет он и сумеет тебе помочь. На восьмой или девятый день приехали два жандарма, схватили меня возле дома старосты и отправили в караул. Я просидел двое суток, а потом на машине в сопровождении одного жандарма меня отвезли в город, сдали в судебные органы, оттуда переправили в другое место, меня обследовали и признали сумасшедшим. Четыре дня я провёл там под замком, а потом меня привезли сюда. Вот уже четыре года я здесь. Кому ни говорю, что я не сумасшедший, что в Ранджабаде у меня был свой дом, никто мне не верит.
Голос Хамдоллы становился все громче, в нем звучали стон и мольба:
— Господа, заклинаю вас честью, именем пророка и всех святых, именем детей ваших — помогите мне, спасите меня! Я не сумасшедший, я ни в чем не виноват. Если мне вернут свободу, клянусь Аллахом, я даже не покажусь в Ранджабаде, и сержант Хасан не станет мстить вам за меня. Я знаю, вы боитесь сержанта Хасана, он все может, ему никто не страшен, все трепещут перед ним, даже староста, этот убелённый сединами старик! Освободите меня, я стану чернорабочим в городе и никогда не вернусь в деревню!
В зале воцарилось тягостное молчание, все взоры были устремлены на безумца, стояла напряжённая тишина. Доктор Диванэшенас нажал кнопку звонка. Вошёл санитар.
— Ну, парень, уведи Хамдоллу…
— А ты, сынок,— он повернулся к Хамдолле и положил руку ему на плечо,— не горюй. Сегодня же господа решат твою судьбу, и, бог даст, на днях будешь свободен.
Хамдолла бросился в ноги доктору Диванэшенасу:
— Да благословит тебя Аллах, господин доктор! Да осчастливит господь твоих детей!
Санитар взял Хамдоллу под руку, поднял его и с помощью другого санитара увёл из зала.
Доктор Диванэшенас победоносно выпятил грудь:
— Вы видели, дорогие коллеги, до какой степени укоренился в этом человеке комплекс неполноценности?!
— Совершенно верно!
— Этот юноша — несчастное существо, которое обошла судьба, и, будучи человеком уязвимым, он страдает, не имея того, что есть у других. В мире своих грёз он создал для себя несуществующего отца. Вы сами из его уст слышали, что таких поминок, как по его покойному отцу, не удостоился даже главный деревенский мулла Кербелаи Рамазан. (В зале раздался взрыв хохота.) В том же мире воображения он обручился с девушкой по имени Голяндам, стал владельцем двух быков и трёх коров. Вдобавок оказалось, что в его руках были и земля и вода. Затем в мире его грёз появился свирепый силач, которого — вы слышали? — даже староста боится. Этот
— Совершенно верно, господин доктор,— вставил один из психиатров,— сама внешность этого юноши говорит о том, что он страдает комплексом неполноценности, а из-за того, что он был лишён жизненных благ и не имел работы, он потерял рассудок и дошёл до совершенно плачевного состояния.
— Итак,— потирая руки, подытожил председатель собрания,— как я уже говорил, я многие годы веду исследования в этой области и потому могу смело сказать, что девяносто восемь процентов наших душевнобольных — и тех, кто находится в клиниках, и тех, кто пока разгуливает на свободе, — личности того же склада, той же породы, что и Хамдолла. Все они разделят его судьбу. Комплекс неполноценности приведёт их в дом умалишённых.
…Последние слова доктора Диванэшенаса потонули в бурной овации, в которой дали выход своим чувствам его коллеги, специалисты по душевным заболеваниям. Продолжение дебатов по диагностике психических расстройств было отложено на следующее заседание.
Мой племянник
Больше полугода околачивался я в одном двадцатиэтажном государственном учреждении в ожидании обещанной мне работы. За это время я так намозолил глаза сотрудникам, что они уже принимали меня за своего.
Как-то раз недалеко от подъезда этого учреждения нагнал меня незнакомый молодой человек лет двадцати и сунул незапечатанный конверт с какой-то запиской. Подумав, что это один из обычных профессиональных вымогателей, я собрался было, не читая, дать ему пару тумаков, но, присмотревшись к его опрятному виду и скромной внешности, понял, что ошибся, вынул из конверта записку и прочёл: «Уважаемый господин директор! Разрешите довести до Вашего сведения, что Ваш покорный слуга уже давно и тщетно ищет работу. Куда бы я ни обращался, я встречал неизменный отказ. Вчера, увидев Вас, я понял, что именно Вы являетесь тем человеком, который может помочь мне. Вы мне показались великодушным и добрым. Поэтому-то я и решился обратиться к Вам с просьбой взять меня к себе на работу. С искренним уважением Али».
Я взглянул на молодого человека, потом на записку, затем снова на беднягу и перечитал: «Уважаемый господин директор! Разрешите довести до Вашего сведения, что Ваш покорный слуга…» Пощипывая усы, я стал размышлять: «Что же делать? Если сказать ему прямо, что я не только не начальник, но даже и не служащий этого учреждения, что вот уже много месяцев подряд я днем и ночью слоняюсь по всем этим этажам в поисках работы, а меня все водят за нос, предлагая прийти за ответом то завтра, то послезавтра, тогда рухнет у него последняя надежда. Если же выдать себя за того, за кого он меня принял благодаря моей импозантной внешности и ежедневным визитам в это учреждение, то рано или поздно я все равно буду разоблачён как лжец. Задача была нелёгкой, и, пока я лихорадочно прикидывал в уме, как же мне поступить, с языка невольно сорвалось: