Персик

Адлер Элизабет

— Я не смогу этого больше вынести! — пожаловалась Пич Мелинде, когда они сидели перед ярко горящим камином, поджаривая булочки на медной длинной вилке.

— Это твоя. Лови. — Мелинда бросила ей горячую булочку, обжигая пальцы. — Конечно, ты сможешь, — сказала она, щедро намазывая свою булку маслом и откусывая большой кусок. — Это из-за того, что ты беременна, а Гарри все время занят. После того как он закончит книгу и родится ребенок, ты должна его заставить увезти тебя в какое-нибудь замечательное место и устроить каникулы. Барбадос великолепен зимой — жарко и солнечно, именно то, что ты любишь.

— Барбадос! Я не могу заставить его взять меня с собой в Лондон! Гарри ездит

туда каждые две недели, когда ему надоедает писать. Он обедает с издателем или его агентом, а потом ужинает в клубе и болтает со старыми друзьями. Он говорит, что ему нужны эти поездки. И еще он говорит, что у меня слишком большой срок для поездок. Кроме того, если бы я поехала, нам бы пришлось остановиться у его матери, а Гарри это не нравится. У него тысячи причин, чтобы не брать меня с собой. Гарри нравится думать, что я сижу дома и жду, когда родится его ребенок. Я чувствую себя актрисой в пьесе, которую он пишет.

— Ну, в каком-то смысле так оно и есть. Я имею в виду, что ты — его вдохновение.

— Уже нет, — ответила Пич мрачно. — Он с головой ушел в Древний Рим. Мелинда, ты знаешь, что я сделаю после того, как родится ребенок? Я куплю в Лондоне квартиру. В Челси, или, может, один из маленьких уютных домиков в Белгравии. Тогда у нас с Гарри будет собственная крыша над головой в городе.

— Сомневаюсь, что Гарри захочет тратить деньги на дом в городе, — возразила Мелинда. — Я слышала, он тратит их на то, чтобы прикупить побольше земли для своего имения. У Гарри много земли, он богач.

— Я куплю дом сама, на деньги моего дедушки де Курмона, — сказала Пич, захваченная этой идеей. Она точно знала, чего хочет, она уже видела такой дом в последний приезд в Лондон. Низкий белый домик с входной дверью, выкрашенной черной блестящей краской, и с медным молоточком. У нее будет две спальни на случай, если захочется взять в город ребенка, и уютная маленькая кухня, где можно приготовить что-нибудь вкусненькое на ужин. А может быть, Гарри возьмет ее поужинать в один из этих очаровательных маленьких ресторанчиков в Белгравии. Пич все это уже видела перед собой… а сколько удовольствия она получит, выбирая обои и занавески, и, конечно, большую красивую кровать и мягкие ковры. Это станет их любовным гнездышком, и все опять будет так, как раньше. Но пока это останется ее секретом. Грандиозный сюрприз для Гарри!

— Гарри эта идея понравится, — сказала она, сияя, — Я уверена, что понравится.

Мелинда вздохнула, глядя на подругу. Пич много чего не знала о Гарри.

49

Январь выдался необычно холодным. Но это совсем не тревожило Пич. Она лежала в своей кровати в Лаунсетон-Холле, испытывая счастье и покой. В камине весело трещали поленья, за окном тихо падал снег, а ребенок крепко спал в своей колыбели рядом с ее кроватью.

Его нельзя было назвать хорошеньким ребенком — он был слишком мужественным для этого, но очень симпатичным и, как она думала, совсем не похожим на Гарри. У него были ее темно-синие глаза, но каждый считал своим долгом сказать, что глаза у грудных детей меняют цвет, и Пич ждала, какими они станут. Еще у него были густые, прямые, черные волосы на голове, а носик — настоящий нос, а не какая-то кнопка, как у других младенцев. И любила она его до безумия. Пич не могла представить себе, что совсем недавно ей не хотелось иметь детей. Она пришла к выводу, что если бы женщины знали наперед, что они получат в конце всех этих девяти месяцев и нелегких родов, им было бы намного легче переносить тошноту, полноту и неуклюжесть.

Самым хорошим во всем этом было то, что ее родители находились здесь, с ней.

Они приехали провести вместе Рождество и остались дожидаться родов. Ее мать всегда была звездой всех рождественских приемов, поражая всех присутствующих своей эффектной внешностью и находя со всеми общий язык гораздо легче, чем когда-либо удавалось Пич. На балу по случаю Рождества она была неотразима в желтом атласном платье, на мрачноватых торжественных обедах сверкала сапфирами в синем шелке, и с таким же успехом завтракала на кухне в Сейморзе, помогая потом убирать со стола и совсем не возражая, когда собаки забирались к ней на колени, обтянутые элегантной твидовой юбкой, слюнявили ее, награждая при этом клочьями шерсти.

Эмилия была рядом и держала Пич за руку во время родов, а потом, улыбаясь, протянула ей ребенка. Пич не представляла, что бы она делала без мамы. А Жерар помог ей в выборе имени для ребенка.

— Я уверен, вы не будете возражать, — обратился он с мягкой улыбкой к Гарри и его матери, — но имя Жиль существует в семье де Курмон уже много поколений. Для нас будет честью присоединить его к именам семьи Лаунсетон.

Конечно, после этого у них не было иного выбора, и они согласились.

Пич пришло в голову, что, вероятно, Жерар не очень хотел, чтобы она назвала ребенка именем его отца, но ему хотелось выполнить желание дочери. На крестинах, которые состоялись несколько недель спустя, на руках своей крестной матери Лоис, громко крича, чем нарушал, как думала Пич, все традиции, малыш был назван Виллиам Перс Жиль Лаунсетон. И со временем все стали звать его Вил.

Нанни Лаунсетон, которая вырастила Гарри и его братьев, уже несколько лет служила в семье в Хэмпшире, но была вызвана за месяц до родов, чтобы привести в порядок детскую. Конечно, Пич уже сделала в детской все так, как ей нравилось. Это было ее единственным утешением во время беременности. Она отправилась в Белый Дом на Бонд-стрит и купила роскошное приданое для новорожденного с дюжиной маленьких фуфаечек, рубашечек и прелестными распашонками, крошечными вышитыми башмачками и шелковыми чепчиками. Она купила замечательную колыбель и роскошную шаль, а потом поехала в «Харродз» и выбрала новую детскую мебель — кроватку и высокий стул, весело раскрашенные кубики и много разных игрушек, в которые с удовольствием поиграла бы сама. Гарри жаловался, что она потратила целое состояние, когда этого добра и так хватало на чердаке, но Пич не слушала. Она была счастлива, представляя их малыша в новой, выкрашенной в желтый цвет детской с хрустящими ситцевыми занавесками и голубыми коврами.

Нанни Лаунсетон хватило одного взгляда на детскую. Качая головой, она запричитала:

— Все это не подходит, миссис Лаунсетон, о, Господи, все не то.

Уже через неделю она велела вынести голубой ковер и постелить простой голубой линолеум.

— Для ребенка нужно, чтобы в комнате не собиралась пыль и чтобы пол можно было часто мыть, мадам, — строго сказала она, когда Пич попробовала протестовать.

Новая кроватка и высокий стул были отосланы назад в «Харродз», а с чердака спустили старые вещи Гарри.

— Нет смысла тратить деньги на эти недолговечные новые вещи, — нравоучительным тоном, но достаточно мягко высказала свое мнение Нанни Лаунсетон, словно Пич сама была ребенком. — Эти вещи хорошо послужили Гарри и его братьям, послужат и еще одному поколению Лаунсетонов, пока они не подрастут для других кроватей.

Пич, однако, наотрез отказалась расстаться с новой колыбелью. Она решительно поставила ее рядом со своей кроватью в спальне, уверенная, что Нанни не осмелится посягнуть и на нее. Нанни поняла, что Пич не уступит, она усмехнулась про себя и произнесла: