Персональное дело
Шрифт:
– Вашу песню «На пыльных тропинках далеких планет…» любили космонавты. А вот «Чонкин» им нравился?
– За «Чонкина» меня столько проклинали, что трудно сказать, кому он нравился. Все начальники Генерального штаба, министры обороны его проклинали, а насчет космонавтов – не знаю. Среди космонавтов есть хорошие люди, но – не все. Поклонники «Чонкина» есть даже среди чекистов. Вспоминаю такой случай. В 1992 году в Москве проводилась конференция «КГБ вчера, сегодня, завтра». После заседаний состоялся банкет, и кагэбэшники подходили ко мне, просили автограф, признавались в любви к «Чонкину», а в свое время
– Второй вашей знаменитой песней стала обработка написанного на стихи генерал-майора Александрова текста нового гимна России. Все время вас, замечу, Владимир Николаевич, тянет на военных. Не могли бы вы привести один куплет (строфу) гимна и его припев:
– Приведу припев:
Славься, отечество наше привольное,
Славься, послушный российский народ,
Что постоянно меняет символику
И не имеет важнее забот.
– Спасибо, Владимир Николаевич. Сейчас мы шутим, а в 1980 году вам было не до шуток, когда вас высылали из Союза. Думали, что уезжаете навсегда?
– А вы знаете, как ни странно, я был уверен, что вернусь. Задним числом мне даже неудобно об этом говорить, ваши читатели могут подумать, что я вру. Покидая Союз, я говорил провожавшим меня друзьям: скоро здесь начнутся кардинальные изменения. На меня махали руками: что за чушь, некоторые друзья обижались на меня. Я даже заключил два пари: одно на дом в Лондоне, другое на 100 тысяч марок против 10 марок, которые ставил я на то, что скоро в Советском Союзе начнутся перемены. Я оказался прав, но дома и денег мне никто не отдал, конечно. Когда мне говорят сейчас, что это было непредсказуемо, я не понимаю: почему? Советский Союз напоминал организм тяжело больного человека. Видно было, что живет он не по правилам, не по законам, а когда тяжелобольной не лечится, ясно, что он умрет. Если вернуться в 1980 год, то видны были тенденции в экономике, в жизни, в полном цинизме, в омертвелой идеологии и так далее. Из всего этого можно было что-то предположить. Поэтому я не могу сказать, что совсем не верил, что вернусь.
– К тому времени за рубежом неплохая компания писателей собралась: Солженицын, Максимов, Гладилин, Владимов, вы. Могли бы организовать заграничное отделение СП. Вы никак там не организовались?
– Нет. Русские люди трудно организуются, возьмите тот же Нью-Йорк. Есть еврейские, китайские, итальянские, другие общины, очень сплоченные. А русской общины нет, не получается у нас солидарности. Мы не организовывались там, держались разобщенно. В редколлегию журнала «Континент» Максимов меня приглашал, но я считал, что это место будет для меня чисто церемониальным, а мне это не нужно было…
– Пьес вы написали, кажется, немного, но «Кот домашний средней пушистости» пользуется большим успехом. Ваш соавтор Григорий Горин рассказывал мне, смеясь, как вы когда-то «расшифровали» его псевдоним: «Гриша Офштейн Решил Изменить Национальность». Замечательный был человек, рано ушел.
– В сборник воспоминаний о нем я написал большую статью, пишу воспоминания о других людях, умерших и живых, частично они опубликованы в книге «Замысел».
– Есть ли у вас какие-то новые книги на подходе?
– Скоро выйдет книга «Портрет на фоне мифа» – о том, как появился Солженицын
– Многотомник у вас тоже выходил, да?
– Пиратский пятитомник, поэтому я не хочу о нем говорить. Но есть и трехтомник, и четырехтомник. Издатели не обозначают их как собрания сочинений, дают возможность купить любой том отдельно.
– Читаете ли вы эмигрантскую литературу и есть ли в ней, на ваш взгляд, значительные имена?
– В литературе, условно называемой эмигрантской, значительным именем был Довлатов, в Лондоне живет Зиновий Зинник, в Израиле – Дина Рубина, в Берлине недавно умер Фридрих Горенштейн, я уж не говорю о таких крупных писателях, как Аксенов или Владимов.
– Сатирику в России есть еще работа, Владимир Николаевич?
– Сатирику работа есть всегда, причем и в России, и в Америке, и в других частях мира. Потому, что для сатирика главный объект исследования – человек, а человек – существо смешное, был и будет таким всегда. Есть еще политическая сатира, но я ею не занимаюсь.
– У вас трое детей. Кто они по профессии?
– Сын – архитектор и дизайнер, живет в Москве, здесь же живет одна из дочерей, выбравшая своей специальностью химию. В Германии живет вторая дочь, преподаватель немецкого языка и автор двух книг, одну из которых написала в 17 лет.
– И, наконец, ваше пожелание нашим соотечественникам, когда-то покинувшим родину.
– Тем, кто уехал и не жалеет, желаю устроиться так, чтобы не жалели, что уехали. А тем, кто жалеет, хочу пожелать вернуться и опять-таки не жалеть, что вернулись.
Я не хочу «тише, тише». Я хочу «громче, громче»
Беседу вел Антон Кузнецов
– Мы все давно привыкли уже к разговорам о таинственной и загадочной русской душе, непонятной и не понятой на Западе. В то же время русская классика издается и переиздается почти во всех странах мира, а ныне живущие писатели из России, по тем или иным причинам оказавшиеся за рубежом, преподают в крупнейших мировых университетах. В чем же секрет? Может быть, имеет смысл говорить о глобальности русской литературы, о ее интернациональности, если хотите о распахнутости перед всеми той самой странной души?
– Дело в том, что та литература XIX века, которую мы называем великой, общечеловеческая. Интернациональность – это, на мой взгляд, нечто другое: примитивное и даже с каким-то политическим оттенком. А Толстой, Чехов, Гоголь, Пушкин – это литература всечеловеческая и всечеловечная. Наверно, потому она так широко распространена.
– Taким oбpазом, Влaдимиp Николaeвич, вы полагаете, что всемирная слава русской книги, да и вообще литературы, зависит от качества издания?
– Ну, не совсем. Дело в том, что сейчас наиболее популярная литература, так называемые бестселлеры, очень низкого качества и порой выходит за пределы литературы, а поэтому собственно литературой называться не может. Но если говорить об изданиях, не просто широко известных, а долго живущих, тогда, конечно, это литература очень высокого качества. А популярная, так сказать, дешевая литература живет очень и очень недолго.