Перстень Тамерлана
Шрифт:
– А ну – все из кустов, – обернувшись, цыкнул на парней кособородый Никита. – Ежель что – только что с деревни выехавши, да смотрите у меня…
– Не подведем, дядько Никита, ты ведь нас знаешь.
– Вот потому-то и предупреждаю.
Парни и кособородый выбрались из кустов на дорогу как раз вовремя – отряд всадников как раз закончил проверять ближайшую рощицу и сейчас направлялся в их сторону. Было видно, как скакавший впереди придержал лошадь и указал рукой на парней. Остальные вмиг повытаскивали луки.
– Ждите, – крикнул парням Никита и, забросив подальше в кусты короткое копье-сулицу, быстро пошел навстречу всадникам.
– Не стреляйте! – Он замахал руками. – То я, Никитка Хват, верный холоп собакинский.
Один из всадников придержал
– И впрямь, Никита… Ты чего тут?
– Да все делами хозяйскими, – подойдя ближе, уклончиво ответил Никита, внимательно осматривая воинов. Копья, луки со стрелами, татарские сабли. Ни кольчуг, ни шлемов, ни щитов – не на брань ехали, на ловитву. Быстро, однако. Значит, остальные-то деревни еще поутру обшарили, не думали, что беглецы в болотину сунутся – на то и расчет был…
– А мы с утра по всем деревням носимся, – подтвердил передний воин. – С поруба-то два татя сбежали, третий – отравлен. Ктой-то баклагу отравленную в погреб подкинул, он, вишь, и выпил.
– А те двое?
– А те, видно, не пили. Да мы и не ведаем толком – молодший хозяин сразу погоню выслал. Сказано – все деревни проверить, окромя Хлябкого, чего зря в болотину лезть?
Услыхав последние слова, Хват прищурился:
– Ну так чего вы полезли?
– Да боязно с пустыми руками возвращаться, – честно признался воин. – Колбята Собинич осерчал сильно, гневается. Вот мы и подумали, а вдруг тати тут?
– В болотине утопли тати. – Никита Хват скривил губы. – Некуда им больше деться.
– Вот и я говорю, что некуда, – обрадованно закивал воин. – Ты уж, Никитушка, замолви словцо, ежели что, перед молодшим хозяином.
– Пред Аксеном – замолвлю, – хмуро сдвинув брови, пообещал Хват. – Так ведь еще и старый есть. Гневается, говорите?
– Орет! Аж охрип весь, как бы удар не сделался. Аксен-то Колбятыч, сказывал, беглецов в полон не брать, стрелять, собак, сразу, а старый-то, Колбята, вишь, по-своему приказал – ловите, грит, обязательно да потом огнем пытать. Ты-то в Хлябком не встречал ли кого?
– Не, не встречал. Заворачивайте обратно, да и азм, грешный, с вами поеду.
Посовещавшись, воины развернулись и неспешно поскакали обратно. В спины им ярко светило солнце, и…
Глава 7
Угрюмов. Май 1395 г. Боже!
То ли вечер, то ли утро, —
Не пойму.
Мне сегодня очень трудно
Одному.
…трепетные лучи его падали сквозь раскидистые ветви лип теплым зелено-золотым ливнем. Иван и Ефим Гудок спали в малиннике, прямо под кустами, нарочно выбрали погуще – так просто, мало ли – медведя да грибников-ягодников в травне-то месяце страшиться рановато. Устали за ночь, умаялись, шутка ли – сначала бегом на карачках, опосля – вообще черт-те как, верхом на деревине, потом берегом, лесом, все на север, в той стороне, где мох у деревьев, так по мху и ориентировались, а уж на севере, как заявил Ефим, – Угрюмов.
– Чем по лесу чесать, лучше на шоссе бы вышли, – заметил было Раничев, да скоморох его не слушал – усвистал уже в лесную чащобу, да так, что Иван еле догнал его, а догнав, не в силах был и слова молвить – до того устал, аки пес, да плечо еще, зараза, саднило. Если б не перевязали его в скиту, навряд ли и убег бы. Места кругом тянулись дикие – то болота, то какие-то заросшие кустами ручьи, то урочища – такие, что и неба-то не видать и идти приходилось согнувшись, так хоть что-то видно было меж стволами угрюмых густорастущих елей, до черта их тут было, потому и город назван был – Угрюмов. Нехорошее дерево ель – темное, скрытное, не то что прямые, рвущиеся к небу сосны – радостные, светлые, праздничные. Правда, бывают они и кривыми, но только те, что по отдельности от других растут единоличниками на полянах. Сосна – приятное дерево, сосновые боры всегда Раничеву нравились – и чистота, и свежесть, и дышится привольно. Ну береза – еще ничего, осина там или вот –
подложив под голову руки, вполголоса напел Раничев, эх, гитару б сейчас да разложить на два голоса «Июльское утро» старинной, никому из молодежи не ведомой группы «Юрай Хип», песня прекрасная, как раз для такого денька, хотя и не утро вовсе, и не июль – май не закончился… А интересно, какое число сегодня?
– Спроси чего полегче, – посоветовал проснувшийся Ефим. Уселся на корточки, потянулся. Иван тут только и разглядел его как следует, раньше-то все не до того было – то темень в погребе, то туман, то ветки, да и – честно сказать – некогда. Оказался Ефим Гудок обычным мужиком, каких много, ростом пониже Ивана, среднего, волосы и борода светлые, не чистый блондин правда, так, светло-русый. Глаза тоже не оригинальные – серые, черты лица приятные, но, в общем-то, не запоминающиеся, обычные, ну борода, конечно, какой-то шарм придавала – это Раничев по себе точно знал – да и волосы длинные, узким ремешочком связанные, этакий сорокалетний олдовый хиппи, такому непременно должны «Шокинг Блю» нравиться, ну или какие-нибудь там «Мамаз Энд Папаз». А вот и спросить, для беседы:
– Ефим, тебе «Шизгара» нравится? Чего хмыкаешь? По глазам вижу, что – да. А «Юрай Хип»? И мне тоже не очень… Так, некоторые вещи только. Хороший ты мужик, Фима, знающий. Вижу, с тобой и о музыке потолковать можно, не то что с некоторыми. Нет, не про своих ребят говорю, из группы, – обязательно тебя с ними в Угрюмове познакомлю, – а вот хоть, к примеру, Макс – хозяин «Явосьмы», ну «Явосьму» ты знаешь…Так вот, Макс, он…
– Тсс!!! – Ефим вдруг резко приложил палец к губам, прислушался. – Блазнится – ходит здесь кто-то. Давай-ко заползем поглубь в кусточки.
Так и сделали. Исцарапались все, измазались в землице, ну да ничего – затаились. Тут и Иван услыхал, как кто-то танком пер прямо через кусты. Всадник! Вот и копыта стучат…
Беглецы настороженно смотрели на заросли орешника, именно там кто-то хрястел сухостоем. Все ближе, ближе… Ближе…
– Уфф! – Ефим Гудок вытер со лба крупные капли пота и блаженно улыбнулся. – Вот прорва!
Это и впрямь была «прорва» – огромных размеров секач – клыкастый, покрытый жесткой черной щетиной, чуть светлеющей по бокам к брюху, желтые клыки загибались кверху, так что казалось, будто зверь ухмылялся, однако маленькие красноватые глазки шарились по сторонам строго, настороженно. Понюхав воздух, кабан повернул морду назад, в орешник, и призывно хрюкнул, сам же спустился к ручью, напился, затем встал поодаль, наблюдая, как пьет стадо – несколько самок и полосатые, подросшие за зиму однолетки. Напившись, кабаны, хрюкая, скрылись в лесу.
– Хорошо – спрятаться успели, – усмехнулся Ефим. – Не то бы… – Он, не договорив, выполз из кустов и осмотрелся. Похоже, кроме кабаньего стада, тревожить их покой больше никто не намеревался.
– Пойдем. – Ефим кивнул Раничеву, посетовал: – Можно было б в село – едой бы разжились, а то ведь ни ножа, ни рогатины… Оно, конечно, корешков поесть можно или рыбу – но это ж опять возиться.
– Да, покушать бы неплохо, – согласился Иван. – Сколько, говоришь, до города-то, сорок верст?
– Теперь уж меньше. Завтра к вечеру будем.