Перстенёк с бирюзой

Шубникова Лариса

Норов вздрогнул, но лицо удержал, даром, что по спине холодок прошелся. А как иначе? Вечор видел на Насте перстенёк, а утром он уж у Алексея. Ночью отдала? Или выкрал? А как скрал, если кольцо завсегда на руке?

Скрутило злобой, обидой, да так, хоть круши все вокруг! Но сдержался, разумея – хозяин-то ни при чем.

– Колты возьму, серьги с бирюзой и вот его, – собрал все в горсть и потянулся к опояске за деньгой. – О разговоре нашем молчи. Вызнаю, что языком чешешь, не взыщи.

– Боярин, да когда ж я трепался? –

Семён наново утер пот со лба.

– Тебе в расчет, – Вадим кинул на стол злата. – Будет с тебя иль мало?

– Будет, Вадим Алексеич, не обидел, – хозяин поклонился.

Норов едва дверь не сшиб, пока шел вон. На подворье остановился и обернулся к Никеше:

– Молчи.

– Молчу, Вадим, – вздохнул дедок.

За воротами боярин без раздумий повернул к ратной избе, взошел по приступкам, принял поклоны воев:

– Журов где?

– Тут, – Алексей выскочил из большой гридни, выпрямился, глядя на Норова.

– Ступай за мной, – и повел парня в проулок, туда, где две глухие стены сходились с большой крепостной. В углу остановился, огляделся, и никого не приметив, ухватил пригожего одной рукой за грудки: – Откуда? – сунул в нос перстень.

Алексей затрепыхался, взялся скинуть боярскую руку, что крепко держала за рубаху.

– Вадим Алексеич, ты что? – хрипел.

– Откуда? – Норов прихватил сильнее.

Журов сглотнул, огляделся тревожно.

– Подмоги не жди, – Норов давил голосом.

– От боярышни... – признался вой.

– С чего подарок такой?

– Боярин, пощади, – Алексей сник.

– Скажешь все, пощажу.

– Сама отдала, просила свезти ее в княжье городище к попу тамошнему.

– Почему тебя просила? – Норов ответа слушать не хотел, боялся порешить парня на месте.

– Я звал, – задыхался Журов. – Венчаться хотел.

Вадимово сердце пропустило удар, другой, а уж потом заволокло все кровавой злобной пеленой:

– Как посмел? – шипел змеем. – Боярышню? Ты, паскуда, Гуляевскую дочь чести лишил, так на моем подворье новую искать принялся?

– Боярин, – зашептал Алексей сбивчиво. – Не трогал, вот те крест. Сама она просила свезти ее!

– Тебя, гнида, просила венчаться? – Норов не удержался и сунул под дых вою.

– Христом богом клянусь, не просила, – выдохнул Алексей, скривился от боли. – Отлуп дала.

Норову чуть полегчало, но злоба вилась в нем нешуточная:

– Отвечай, как на духу, с чего полез к боярышне? Врать не моги.

– Приданое... Слыхал, что тётка сулила за ней деньгу дать, кто б не посватался. Я в сенях караулил, подслушал. Звал ее в окошко выглядывать, не стала. А вечор сама окликнула и согласилась ехать.

– Когда везти обещался? – Вадимова рука крепче сжала горло паскудника.

– Сегодня по темени, – Алексей обмяк, едва по стене не сполз.

– Где уговорились?

– В закутке у дальнего сарая.

Норов глядел на парня,

все порешить не мог, что с ним сотворить, а сердце-то само подсказало. Ударил крепенько по ребрам за Глашку и добавил что есть сил по сопатке – за Настасью.

– За ворота иди и не возвращайся. Вызнаю, что трешься у Порубежного, подвешу за ногу на забороле, – смотрел, как парень кровью умывается, сползает по стене в грязь. – Коня брать не дозволяю, меч тут оставишь, опозорил ты воинское братство. И помни, я тебя везде настигну, если вздумаешь паскудства творить. Пшёл! – и добавил сапогом под бок, будто пса шелудивого выгонял.

Алексей поднялся и пошел, шатаясь, к воротам, Норов – за ним. Поравнялись с дозорными, те если и удивились, то слова не сказали: боярин бровь гнул, а то страшно. Когда уж скрипнули запоры за паскудником, Вадим очухался, оправил опояску, за которой спрятал подарки, и пошел к Бориске Сумятину. Домой не хотелось, боле того, опасался Норов не удержаться и призвать к ответу кудрявую.

По пути отпустил ратных, которые дожидались на улице, да Никешке высказал:

– Упредишь Настасью, приятельству нашему конец. То мое последнее слово.

– Смолчу, Вадим. Но ты уж прежде вызнай, что и как. Не казни боярышню нашу. Не таковская она, чую. Тут иное, а чего, разуметь не могу.

– Я могу, – сказал и запечалился, голову повесил и побрел к другу.

На подворье Сумятиных напросился Вадим помогать справлять новый забор. А как иначе? Тяжкая работа – оберег от скверных думок. Провозились до вечера, в баню сходили согреться и все молчком, тишком.

Бориска, друг верный, ни о чем не спрашивал, ходил хвостом за Норовым, да подносил квасу. По ночи, когда домашние спать улеглись, высказал:

– Помочь чем?

– Сам, – Норов накинул чистую рубаху, что прополоскала холопка, прихватил кафтан. – Борис, ты как оженился? По сговору иль по сердцу?

– По сговору, – Сумятин брови поднял изумленно.

– Стерпелись?

– Не сразу. Привыкала ко мне долгонько, а потом, помню, сено ворошили, запели вместе в один голос. Дурость, конечно, но отрадно стало. С тех пор душа в душу. Я за Алёнку порву, а она за меня горой.

Норов кивнул и вышел в ночь. У приступок остановился, поглядел под лавку, а там кошка с котятами. Один промеж них – лупатый, пушистый – глядел прямо на боярина.

– Ей, видишь, из Порубежного сбежать надобно. Тут ни коты, ни злато не помогут. Ей поп дороже, его любит... – коту высказал, вздохнул поглубже и пошел к своим хоромам.

У ворот замер, но не надолго, а уж потом пошагал к дальнему сараю, зная, что вскоре Настю увидит. Схоронился в закутке, стараясь злобу унять, а потом увидал боярышню.

Шла торопко, прижимая малый узелок к груди. Одежка на ней старая, та, в которой явилась в Порубежное. Ни навесей, ни бус, что покупала тётка по его указу.